Московский пациент
Шрифт:
Диагноз: олигофрения в степени имбецильности.
Пятый день июня стал счастливым в жизни Ленки. Только она об этом пока не знала. Ленка, стоя на койке, мерно приговаривала: «Я плачу…». Голос у нее был низкий, тягучий, будто Ленка говорила из утробы.
Возле дверей сидели санитарки. Одна справа, другая слева, охраняя выход из палаты. В целом, бездействуя, каждая из них с наслаждением отдавалась мещанским мыслям. «Побубнит, потом ничего, расхочется» – сказала Груша напарнице. Груша была уверенной и оттого ленивой. Хотя, скорее всего, Груша была
– Я плачу… Я Плачу. Я ПЛАЧУ! А-а-а-а! – Ленка кинулась прочь из палаты.
Ловко, даже с озорством подставленная нога не дала ей выбежать. Коридор узкий, Ленка длинная. Носом ударилась она о плинтус. Ленке стало резко больно, она заплакала по-настоящему. Плакать Ленка умела: громко, вкладывая в плач всю свою шестнадцатилетнюю мощь. Нога, что сбила Ленку, вернулась на место. Груша – огромная, белая, не произнося ни слова, пошла доставать из сейфа аминазин.
Не сказать, что произошедшее вызвало в среде обитателей палат сострадание к Ленке. Эти случаи были привычны, на Ленкины беды никто не обращал внимания. Плача, она раздражала остальных девочек, ведь за девочку ее никто не считал. Ну что может быть за девочка, которая заявляет с гордостью: «Я выдираю волосы из своей курицы и ем их!». А затем это демонстрирует. Все потешались над ее выходкой. Те в особенности, кто этому ее научил. Каждая могла и любила пнуть Ленку ногой, облить кофейным напитком из столовой. Ее обучили пить из унитазов, вылизывать ерш.
К Ленке редко приезжала мама. Если и бывала, то делала все скоро, деловито: быстро кормила Ленку, быстро переодевала. Омерзительно ей было с Ленкой находиться. Бывали у Ленки в палате монахини, но приходили они не к ней. Они заботились о тех, кто болел очень сильно, не мог есть, передвигаться. Когда бывали монахини, Ленка пристраивалась за их спинами и долго, внимательно могла наблюдать как они моют, переодевают, кормят.
Пятого июня мама приехала повидать Ленку. Приехала с черешней, шестилетним братиком, с мужем. Он не был Ленке папой, а черешни был целый пакет. Может быть, даже килограмм или полтора. Благодаря красивым большим сочным ягодам Ленка со своим пакетом на целых полчаса превратилась в центральную фигуру отделения.
Девчонки, не обращая внимания на смрадный запах, сев плотным рядком, ели на Ленкиной кровати. Благо, скупости в Ленке не было.
– Ленка, ты про секс что знаешь? – томным ироничным голосом спросила отщепенца Анжела.
– Не знаю… – утробно протянула Ленка.
– Да она и слова-то такого не слышала, – откомментировали остальные.
– Ты лучше скажи, Лен, мужчина был у тебя?
– Был, – все с тем же выражением ответила она.
Последовал взрыв
– А кто у тебя был? – девочки хихикали, предвкушая нелепый ответ.
– Дядя Гоша.
– Кто это, дядя Гоша?
– Он не мой папа.
Девочки переглянулись.
– Лен, покажи – как ты с ним была…
И Ленка худыми длиннющими руками и ногами показала…
В этот момент зашла в палату Ленкина мама, а с ней маленький брат, и дядя Гоша. Девочки замолчали. От нового страшного знания дядя Гоша стал похож на дьявола. Захотелось выкрикнуть ему что-то ужасное, обидное, чтобы все кругом узнали. Только одна Ленка, раз подняв на них огромные серые глаза, продолжала есть. Видимо, ничего не понимала. Те засобирались. Когда уходили, никто не попрощался. Ленкина «семья» не считала Ленку и девчонок за людей, девочки прощаться тоже не стали.
На тихий час все разошлись по своим кроватям. Каждая лежала и чувствовала что-то свое, глубокое, как будто это случилось с ней, а не с Ленкой. Подошел к концу дневной отдых, отмерцал никем не замеченный летний день. Жестокость вновь засверлила в девочках, забрезжила. Потихоньку, начиная с малого, Ленка вновь стала для них уродом. Что нам, скучно жить, больно жить. Ленка не обидится – она не умеет. Полежит ночь, попричитает: «Я плачу, я плачу». Что она нам сделает?
Анжела
Анжела Парамонова.
17 лет.
Поступает по направлению участкового психиатра. К специалисту девушку привела мама, которая обратила внимание на изменение состояния душевного здоровья. Со слов матери, девушка замкнулась, почти перестала есть, проводит большинство времени в постели, настроение постоянно снижено. Незадолго до этого эпизода стала проявлять повышенное внимание к своей внешности. Контактна, на вопросы отвечает в плане заданного, внешне гипомимична, фон настроения снижен. Жалуется на потерю энергии, отсутствие аппетита, сниженное настроение более чем в трёхнедельный период. Своих переживаний до конца не раскрывает, упоминает, что обеспокоена своей внешностью. Соматически питания пониженного. Без патологических рефлексов. Судороги, потери сознания отрицает. Отмечает нарушение месячного цикла.
Диагноз: астено-депрессивный синдром, дисморфофобия.
Поначалу ее хотели назвать Машей, но экзотика взяла свое. Анжела была мулаткой. Обладательница черных, в разные стороны курчавившихся волос. Фигура Кармен – коренастая и крепкая. Широкий нос, пухлые губы – все это составляло заслугу отца, которого Анжела никогда не видела, даже не знала, как того звали. С русской стороны ей достались глаза: синие и холодные – от мамы; отчество Васильевна – от дедушки.
С самого детства она была независимой. Независимой была и мама Анжелы, Ирина Васильевна. Так, по крайней мере, считалось среди маминых родственников и друзей. Жили они всегда порознь, словно две сожительницы. Даже в самом юном Анжелином возрасте мама предпочитала восполнять лишь материальные потребности дочки. Накормила, постирала – гуляй себе, иди. Встанет иногда маленькая Анжела рядом с мамой, и хочется ей обнять ее, приложиться головой к маминой груди и уснуть. А чувствует – нельзя ей. Мама холодная сидит, даже не смотрит. Какие тут объятия…
Конец ознакомительного фрагмента.