Московский полет
Шрифт:
– Ну зачем это? – покраснела официантка, не в силах отказаться от таких сокровищ.
– Дело в том, Катюша, – сказал я, – что я десять лет не был в России. Сегодня – мой первый день. А ты первая красивая девушка, которую я встретил. Но этот праздник души я не могу оскорбить теплой водкой, понимаешь?
– Но у нас нет холодной…
– А лед?
Она посмотрела мне в глаза, словно решая, что же я делаю – пытаюсь ее закадрить или действительно прошу только лед к водке?
– Пожалуйста! – сказал я. – Ради нашей встречи!
Она вздернула плечиком и пошла на кухню.
– Ну, ты даешь! – сказала Мира. – Ты еще не забыл, как кадрить официанток?
– А в Америке ты себя тоссе так ведесс? – спросил Толстяк.
– Если бы в Америке я положил официантке в карман пачку презервативов, я бы точно схлопотал по морде, – сказал я.
– Старик, – сказал мне Семен. – Если тебе нужны в Москве колеса, я к твоим услугам. И кстати, тебя ждет сюрприз – я езжу на твоей машине.
– То есть как это? – не понял я. Пятнадцать лет назад у одного отбывающего в эмиграцию еврея я купил «Жигули». Машине уже тогда было три года. Уезжая, я продал ее кому-то, но не Семену.
– Помнишь, ты продал ее одному узбеку с «Научфильма»? – сказал Семен. – Так вот, он через год купил себе еврейскую жену и уехал по израильской визе. Машина осталась его дочке. Но еще через год и она вышла замуж за еврея-отказника, и, представь себе, они тоже уехали! А машина перешла еще к кому-то. Короче говоря, оказалось, что твоя машина приносит удачу, и теперь на нее очередь. Я ее шестнадцатый владелец, пятнадцать предыдущих уехали! Авось мне тоже повезет…
– Тебе – нет! – грубо сказал ему Толстяк.
– Почему? – спросил Семен, его большие голубые глаза потомственного раввина посмотрели на Толстяка с укоризной.
– Потому ссто те пятнадцать рессили уехать и уехали. А ты восемнадцать лет только говорисс, ссто ты завтра уезссаесс. Пари на коньяк, ссто ты будесс ездить на его массине до погромов!
– Неужели погромы все-таки будут? – спросил я, уводя разговор от больной для Семена темы. Действительно, восемнадцать лет назад он первый среди моих знакомых сообщил мне «по секрету», что через месяц подает документы на эмиграцию. С тех пор из СССР уехало полмиллиона евреев, а Семен все еще «через месяц» подает документы.
– Я нашел в своем почтовом ящике листовку-предупреждение: «Жиды, убирайтесь из России! В день крещения Руси мы устроим вам кровавую баню», – сказал Михаил. – Но праздник Крещения прошел, а погромов не было. Говорят, они перенесли погромы на 14 августа.
Тут из кухни появилась Катя с подносом на плече. На подносе стояла ваза со льдом, а рядом с вазой – запотевшая бутылка «Столичной». Вся наша компания дружно зааплодировала. А Катя поставила на наш столик вазу и бутылку «Столичной».
– Это вам от хозяина ресторана, – сказала она мне. – Он спрашивает, можно ли ему с вами поговорить?
– Конечно, можно!
Через минуту коренастый черноволосый мужчина лет тридцати пяти, в джинсах, фартуке и при тяжелой золотой цепочке на шее, подсел к нам за столик. Я тут же взял у него интервью.
– Рэкет? Ну конечно, есть! Ко мне сюда два раза
– А если опять придут с «пушками», будет перестрелка?
– Нет, больше не придут.
– Почему ты так уверен? Я слышал, что Москва поделена между рэкетирами на районы, но дележка еще не кончена, мафия воюет друг с другом.
– Ко мне уже не придут. Мои ребята с ними договорились.
– То есть ты платишь налог?
– Ну конечно! Иначе меня бы уже не было в живых. А вообще, я скоро сваливаю на Запад. Вся семья давно там, а я десять лет сидел в отказе, потому что в армии служил в ракетных войсках поваром. Я им говорил в ОВИРе: ну какие я знаю военные секреты? Я ваших ракет в глаза не видел, я на кухне кашу варил! Рецепт солдатской каши – тайна? А теперь они мне говорят: «Извините, это была ошибка, ваша секретность снята». А десять лет жизни они у меня отняли.
– Смотрите, Рустам идет! – вдруг сказал Толстяк.
– Где? – резко повернулся я.
– Вон, за окном, выссел из Дома кино. Он ссе теперь народный депутат!
Я вскочил на подоконник, пачкая брюки в жуткой пыли, и заорал на всю Вторую Брестскую:
– Рустам! Руста-ам!
Рустам Ибрагимбеков – знаменитый советский драматург, автор трех дюжин популярных пьес и фильмов, секретарь Союза кинематографистов и член советского парламента – стоял перед Домом кино в толпе каких-то людей с плакатами «Долой советско-фашистскую судебную систему» и «Вся власть – народу!» Близоруко щурясь, он оглянулся на мой крик, но не увидел меня издали. Тридцать пять лет назад мы с ним учились в одной школе, в параллельных классах, и вместе удирали с уроков в кино на бельгийский фильм «Чайки умирают в гавани».
– Рустам! Это я, Плот! – крикнул я ему свою школьную кличку.
И вот он заходит в ресторан степенной походкой народного депутата, мужчины весом в сто восемьдесят килограммов.
– Старик, – говорит он мне, совершенно не удивляясь этой встрече, – нам надо потолковать. Я руковожу советско-американской киноинициативой. Мы уже запустили несколько совместных проектов, один фильм будет ставить в Голливуде Никита Михалков, после «Очи черные» у него там карт-бланш. А я читал в Америке твои книги, и мне кажется, что одна из них годится для совместной постановки.
– А у вас есть валюта? – сказал ему Толстяк.
– У нас есть рубли, а валюту… Будем искать иностранных партнеров, – ответил ему Рустам и повернулся ко мне: – Ну?
– Fine! – сказал я. – Если найдете валюту, я готов! А что происходит в Доме кино? Что за толпа с плакатами?
– А ты не знаешь? – удивился Рустам. – Сейчас в Москве идет сессия Верховного Совета СССР, но сегодня суббота, перерыв в заседаниях, и мы арендовали на два дня Дом кино для московской группы депутатов. Вы там, на Западе, называете нас «группой Ельцина», но это неправильно. Мы создаем сейчас межрегиональную группу депутатов – западные журналисты обозвали это оппозицией в советском парламенте…