Московский процесс (Часть 1)
Шрифт:
Главлит СССР (т. Романов) информирует о том, что в очередном номере журнала «Юность» (N6, 1977) готовится к публикации поэма Е. Евтушенко «Северная надбавка», в которой допущены серьезные идейно-художественные просчеты, искажающие нашу действительность.
В соответствии с поручением в Отделах пропаганды и культуры ЦК КПСС состоялась беседа с руководством журнала «Юность» (т. Дементьев) и Союза писателей СССР (т. Сартаков). Как сообщил т. Дементьев, при подписи в печать в текст внесены существенные поправки, учитывающие замечания Главлита. В ходе беседы редакции журнала было предложено продолжить работу по редактированию текста.
Вопрос о публикации поэмы Е. Евтушенко,
Правлению Союза писателей СССР (т. Сартаков) рекомендовано принять необходимые меры по укреплению редколлегии и аппарата редакции журнала «Юность».
Пожурили, поставили на вид — только и всего. И поэму напечатали, и на этап никто не поехал, но зато сколько шуму, разговоров — сам ЦК вмешался! Теперь и читатель зачитает журнал до дыр, и за границей появятся статейки сочувствующих журналистов о преследуемом правдолюбце Е. Евтушенко. Ну и, конечно, «авторитет» среди интеллигенции: он же не какой-нибудь там Долматовский, он опальный, сердитый.
Впрочем, и Евгений Долматовский тоже ведь не лыком шит, он тоже опальный и преследуемый.
В девятом номере журнала «Октябрь» за этот год опубликованы новые стихи поэта Е. Долматовского. Среди них — стихотворение «23 февраля 1973 года», посвященное празднованию дня Советской Армии и Военно-Морского Флота в наше время.
Система образов этого стихотворения такова, что, вместо раскрытия преемственности связи героических традиции советского народа и его вооруженных сил, она объективно ведет к противопоставлению сегодняшнего времени прошлому. В стихотворении содержатся двусмысленные образы и формулировки, бросающие, независимо от субъективных намерений автора, тень на современную жизнь. Е. Долматовский сетует, что «теперь салют сменился фейерверком. Не пушки, а одни хлопушки бьют».
Что касается преемственности в традициях советского общества, то автор считает: «Конечно, разноцветные ракеты салютам огнедышащим родня, но дальняя… И рыбы — предки наши!»
В Отделе пропаганды ЦК КПСС 12 сентября 1973 г. состоялась беседа с зам. главного редактора журнала «Октябрь» т. Строковым, в которой указано на ошибочность публикации этого стихотворения. Было обращено внимание редакции на повышение требовательности к идейному смыслу публикуемых материалов.
Так они и боролись — друг с другом, и страдали тоже друг от друга, в бесконечной борьбе за место у партийной кормушки. Спрашивается и какая между ними разница? Почему мы должны отличать «правых» от «левых», «прогрессивных» от «реакционных» (а теперь еще и «демократов» от «патриотов», которые из них соответственно образовались), ежели они отличались не более, чем салют от фейерверка? Да они и сами это прекрасно понимали, а промеж собой и не слишком скрывали. Недаром ходила по Москве эпиграмма, якобы адресованная Долматовским Евтушенко:
Ты — Евгений, я — Евгений;Ты не гений, я не гений;Ты — говно, и я — говно,Ты — недавно, я — давно.Какая уж там борьба! Просто мазать друг друга говном — любимое занятие советской интеллигенции. И кто больше преуспел,
Руководство Французской компартии (ФКП) обратилось с просьбой о том, чтобы некоторые известные во Франции представители советской интеллигенции направили послание солидарности и симпатии французским коммунистам. Оно связывает эту акцию с митингом французской демократической интеллигенции, который состоится в г. Париже 30 января 1981 г. и рассматривается друзьями как манифестация поддержки Генеральному секретарю ФКП Ж.Марше…
И, давя друг друга, спешат расписаться под письмом, которое составил полуграмотный аппаратчик из международного отдела, самые прогрессивные да либеральные: и Трифонов, и Катаев, и Юткевич, и даже Тарковский. А как же? Должок-то отдавать надо, за привилегию быть «на экспорт» надо платить:
Мы выражаем горячую солидарность с вашей борьбой за расцвет национальной культуры, за развитие интернациональных творческих связей между работниками культуры всех стран, за мир, демократию и социализм. В наше время идеи свободы, равенства и братства неразрывно связаны с идеями социализма, который делает доступными для трудящихся все формы культуры и все достижения человеческого гения.
Подписывают и, заметьте, рожу не кривят, что, дескать, стиль дубовый, что «мы — писатели» написали бы лучше. Знают: зато им простятся некоторые стилистические вольности в их собственном творчестве. Цензура благодушно пропустит там — недомолвку, здесь — намек. Советское «искусство», «литература», ими созданные, так и остались на уровне игры с цензурой, на уровне полунамеков, понятных лишь посвященным, которым полагалось с душевным трепетом восхищаться смелостью авторов. Все это дутые авторитеты, творения которых не пережили да и не могли пережить режима. Те же, кто его, без сомнения, пережил, никогда и не помышляли жертвовать своей совестью ради «спасения таланта». Такое не могло и в голову прийти ни Булгакову с Платоновым, ни Ахматовой с Мандельштамом, ни Солженицыну с Бродским.
Да, они были изгоями, аутсайдерами и — за исключением двух последних при жизни не увидели своих основных работ изданными у себя на родине. Зато и не сидели в президиумах, не спасали человечество от войны, хором не пели. Я помню, как ребенком водил меня отец к умирающему Платонову (они знали друг друга по фронту), в его дворницкую. Мать сердилась.
— Что ж ты делаешь! У него же открытая форма туберкулеза, а ты ребенка туда таскаешь.
— Ничего, — сухо обрезал отец, — подрастет — гордиться будет.
И я горжусь: я видел человека, который предпочел работать дворником при Литературном институте, но лгать не стал даже в страшные сталинские годы. Его книжки я потом прочел все, какие смог найти. А что писали те, для кого он подметал дорожки, мне, право, не интересно. Поразительно: вид Платонова с метлой и лопатой ничему их не научил, хотя, без сомнения, был самым важным наглядным пособием во всей их учебной программе.
Слушая теперь стенания интеллигенции о том, как она страдала, вынужденная лгать, я недоумеваю: а почему непременно, любой ценой, надо было становиться писателями, профессорами, академиками? Талант здесь, как мы видим, ни при чем, с ним можно и дворником быть. Такой выбор имелся у каждого. Но нет, в дворники никто идти не пожелал, всем хотелось страдать комфортабельно. Всем требовалось благородное оправдание собственного конформизма.