Московский Ришелье. Федор Никитич
Шрифт:
К сожалению, поляки и в этом случае оказались предусмотрительнее русских. Они разрушили все их планы. Они обошли Шеина с тыла и сожгли Дорогобуж, где были сложены все съестные запасы для войска и корм для лошадей. Мало того, неприятель перерезал дорогу, и подвозить продукты было нельзя.
Вскоре в Москву понеслись донесения самые безотрадные: голод и болезни в русском стане, высокая смертность воинов. Царь не дозволил докладывать об этом больному Филарету, дабы не нанести урона его здоровью.
Воеводы князья Пожарский и Черкасский стояли в Можайске, не зная, что делать. Им бы ратных воинов иметь побольше, да где их взять? Нанять — денег не было. Соединиться с русскими ратными
Князь Пожарский был особенно невесел: его тяготили тяжёлые предчувствия.
Увы, эти предчувствия оправдывались. Бегство русских ратников из-под Смоленска в свои поместья, чтобы защитить их от нападения крымцев, и предательство иностранных наёмников побудили Шеина пойти на мирные переговоры с поляками. Видя слабость и безвыходность положения Шеина, польские сенаторы предложили ему бить челом королю о милосердии, отдаваясь на его волю. Русскому воеводе были поставлены унизительные условия: выдать безвозмездно всех пленных, присягнуть на отказ от военных действий против Польши, передать ей весь народ, оружие, все русские знамёна и жизненные припасы.
Когда Шеин согласился, русским вновь предложили унизительные церемонии: они должны были положить свои знамёна к ногам короля, сидевшего на лошади в окружении сенаторов, затем королевским именем поднять знамёна и с барабанным боев возвратиться по московской дороге.
Шеин с воеводами сошли с лошадей и низко поклонились Владиславу.
Об этом ещё не знали ни в Можайске, ни в Москве. Князья Пожарский и Черкасский, стоявшие в Можайске, послали под Смоленск своих ратников для связи с воеводой Шеиным. Оставалось терпеливо ожидать. Чего? Безделье было особенно невыносимо для князя Дмитрия Михайловича, привыкшего к действиям решительным и простым. Десять лет назад, в дни ополчения, он знал, что надо делать. Промедление было смерти подобно. Но тогда у него был надёжный и верный товарищ — Козьма Минин. Когда понадобилось собрать деньги, он мог и с шапкой по кругу пойти, и жизнью своей не раз рисковал. Не то что склонный к покою, отяжелевший князь Черкасский. Не очень-то был рад князь Пожарский такому «товарищу», но воля Филарета была для него законом.
Однако молчание Филарета всё более тревожило князя. Он ждал от него обещанного письма, как в своё время ждал грамот от святейшего Гермогена. Господь послал ему дружбу двух великих патриархов. Гермоген поддерживал его грамотами до конца дней своих. Он писал ему даже из подземелья Чудова монастыря, куда был брошен врагами и где Михаил Салтыков уморил его голодом.
Когда князь думал о московских делах, напоминавших ему о Филарете, на душе у него теплело от одного этого имени и он благодарил Бога, что дал Русскому государству великого сына.
Но отчего же от патриарха нет никаких вестей? И долго им ещё сидеть в Можайске, словно в западне, в стороне от славных дел — возвращения отчизне городов, захваченных неприятелем?
Вскоре князья-воеводы получили повеление царя Михаила готовиться к наступлению, но было уже поздно, ибо Шеин пошёл на перемирие с Владиславом. Что передумал, что перечувствовал князь Пожарский? Видел ли он в русской беде вину воеводы Шеина? Но что он видел и знал несомненно — это неспособность обезлюдевшего наполовину русского войска к наступательным действиям. Знал он также о клевете завистливых бояр на Шеина. Из Москвы воевода получал грамоты лишь с осуждением да опалой. Князь Пожарский не предвидел для него ничего спасительного. Много было
Душа князя искала успокоения от тяжёлых вопросов в словах народной мудрости: «Край земли, конец моря — везде много горя».
ГЛАВА 75
ПОСЛЕДНЯЯ НЕИЗБЕЖНОСТЬ
Как ни тревожили Филарета польские заботы, а всё ж дела свои, внутренние, были у него, что называется, и на уме и под рукой. Похоронив Марфу, он с новой энергией принялся за строительство заводов. Хотя вначале ему пришлось победить в себе некоторые сомнения: не навредить бы державе. И всё-таки никуда не уйти от мысли, что придётся поступиться национальными интересами. В казне не хватало денег даже на войну с поляками, и Филарет думал, что если иностранцы возьмут на себя денежные хлопоты да завезут своё оборудование, то даже при стеснённых для москвитян условиях в царскую казну потекут деньги. Он спешил, ибо опасался собственной неуверенности, что не успеет вовремя сделать задуманное.
Размах у него, однако, был широким. На Руси давно было поставлено «самопальное дело» — выделка тульского оружия. Тульские кузнецы славились своим мастерством, были свои ствольники, замочники, мастера по обработке неблагородных металлов. В Московском государстве появились свои первые рудознатцы.
Но этого было уже недостаточно. Ещё в 1629 году в страну выписывали прутовое железо, а голландский купец Виниус с купцом Вилкенсоном подал и царю Михаилу челобитную, чтобы им было позволено в окрестностях Тулы поставить завод для отливки чугунных вещей и выделки железа по иностранному способу. А1632 году Виниус получил государеву грамоту для литья пушек, ядер и котлов. Установлены были дешёвые цены для приобретения литейных изделий, что сулило прибыль государственной казне.
У Филарета были планы по обработке драгоценных металлов и камней. И в иноземных странах и на Руси на эти изделия был большой спрос, что обещало новое обогащение казне. Поэтому англичанину Гловеру дали субсидию на устройство фабрики бриллиантов и золотых вещей. К сожалению, там господствовали иноземные интересы, работали исключительно иностранцы, и только один русский, Мартынов, попал туда, очевидно, случайно.
Филарет, видимо, понимал, какой ущерб причинялся Московскому государству от вторжения иноземцев, но допускал такое. В этом убеждает и контракт с Гольштинской компанией, который отдавал страну на эксплуатацию иностранцам. Выгоды были сомнительными, а ущерб — очевидным. В Москве основывались многочисленные иностранные колонии, ставились немецкие дворы и протестантские церкви.
Но это было лишь начало. После смерти Филарета нашествие чужеземцев приобрело почти неуправляемый характер. Михаил начал окружать себя врачами, алхимиками, фабрикантами из многих стран. Одному только голландскому мастеру он заплатил 2675 рублей за музыкальный инструмент, «заставляющий петь птиц». Делались попытки строить каменный мост через Москву-реку, были основаны стеклянный завод и дубильня шкур, но всё это тоже было отдано на откуп иноземцам.
Филарет уже не принимал участия в этих процессах. Он соборовался до срока, ибо опасался умереть внезапно. И хотя смерть щадила Филарета, но внезапная болезнь надолго уложила его в постель. В тот день он лежал без сознания, и врачи после говорили, что он выжил просто чудом. Но если бы Филарет сам сказал, отчего случилось это «чудо», многие бы подумали, что он по причине старости начал «мешаться в мыслях своих».