Московское воскресенье
Шрифт:
Когда Нечаева повела самолет на боевое задание, темное небо кое-где прокалывали звездочки. Подходя к цели, она сказала штурману:
— Смотри в оба!
— Смотрю, — ответила Катя. — Вижу, справа кто-то стреляет, впереди кто-то бомбит.
Они перелетели передовую, снова погрузились в темноту, и вдруг Катя закричала:
— Ракета! Ракета! — и так нагнулась к прицелу, будто собралась не бомбы сбросить, а спрыгнуть на врага.
Зеленая стрела прочертила небо, словно сорвала звезду, мгновение держала ее на кончике острия, потом по параболе уронила на землю. Катя
Но пехотинцы словно сомневались, что летчицы так скоро увидят их сигнал; для большей наглядности они включили еще и прожектор. Острый луч уперся в небо, потом с наклона лег в лощину: бейте сюда.
Летчицы слетелись со всех сторон, кружились над лощиной, пока не превратили ее в огненное озеро.
— Горючего! Бомбы! — всю ночь слышалось на аэродроме.
Самолеты стремительно уходили в небо. Летчицы поклялись смешать с землей припрятанную технику врага.
Катя чувствовала ту большую, счастливую усталость, какая бывает в результате хорошей работы. На такую мелочь, как зенитки, они просто не обращали внимания.
За ночь Катя все же так устала, что отказалась от завтрака, легла под плоскость и сразу заснула.
Вечером Даша разбудила ее.
— Ну как? — забеспокоилась Катя. — Сообщили наземники результаты нашей работы?
— Только поскупились на слова, всего два слова и сказали: «Спасибо. Выручили».
Глава двадцать седьмая
Самолеты летят на запад. Над головой такое прозрачное небо, что Катя протягивает руку за борт — не шелк ли, туго натянутый, висит над ними. Теплый ветер отбрасывает ладонь, разглаживает все морщинки на лице. Распрямив плечи, Катя пьет приоткрытыми губами весенний воздух.
Земля блестит, обвитая золотыми потоками играющих ручьев. Сияют круглые зеркала озер, их так много, что они слепят глаза. На штурманской карте озер нет. Это весенняя вода заполнила все воронки от бомб, все противотанковые рвы, траншеи и окопы. Весна омывает израненную землю. Степь оживает. Зеленые поля пересекают золотые узоры отраженного в воде солнца.
Прищурив глаза, Катя вглядывается в точку, мелькнувшую впереди, — точка расплывается, и вот уже отчетливо виден населенный пункт.
Самолеты снижаются… Ведущий делает круг над станцией. Катя приглядывается, но не узнает знакомых мест. Где же зеленые сады, где белоснежные хатки? Пустырь и обгорелая земля.
Самолеты опустились. Штурман Румянцева встала на землю, подбросила шлем в небо:
— Ура! Мы вернулись!
— По старым квартирам! — раздалась команда.
Катя успела взглянуть в лицо Маршанцевой — у нее разгладились все морщинки. Она, улыбаясь, отдает какие-то распоряжения начальнику штаба, которая, тоже с улыбкой, слушает ее.
А солнце льет и льет золотые потоки, лучи стелются под колеса самолетов и вырывают на камуфлированных машинах то свежую заплату, то надпись на фюзеляже:
«Мстим за боевых
Самолеты рулят на старую стоянку. Вот она, знакомая улица, такая широкая, что некоторое время служила им взлетной полосой. По сторонам ее стояли фруктовые сады. Яблоня переплеталась с яблоней, а под их шатрами прятались самолеты. Тут же рядом стояла хатка, прямо из открытого окна Катя бросала в кабину планшет и шлем. Бывало, доедая вареники, которыми угощала ее хозяйка, она следила из окна, как готовили самолет. Техники развязывали ветви яблонь — и самолет рулил на старт, то есть на улицу.
Но сейчас неузнаваема станица. Нет садов, вдоль улиц торчат развалины обгорелых хат. Кучи мусора, щебень и кирпич, повсюду изрытая, опаленная боями земля.
Хата, в которой Катя и Даша когда-то жили, стояла без крыши и без крыльца. Из окна не показалось знакомое лицо казачки Панченко, ее певучий голос не окликнул их.
Молча оглядели девушки разрушенный дом, обгорелый подоконник, груду пустых гильз — отсюда фашисты вели стрельбу. Слева, на белой стене, полосы крови. Видно, как человек стоял во весь рост, прислонившись к стене, так и убит был выстрелом в голову. Тут же, на стене, чьей-то торопливой рукой написано:
«Смерть гадам!»
Девушки остановились у окна. Мимо, к соседнему дому, рулил самолет. На крыльцо выбежала женщина, всплеснула руками:
— Милые мои, вернулись!
Сбежав с крыльца, она обняла выпрыгнувшую из кабины Наташу.
Повсюду слышались веселые и грустные восклицания, из полуразрушенных хат выбегали казачки и обнимали девушек.
Катя подошла к своему самолету, расстелила под крылом шинель и легла, стараясь не думать ни о чем. Почему не встретила их веселая казачка? Жива ли она? Нашла ли своего мужа?
По двору, громыхая ведрами, пробежала Женя:
— Катя! Ты почему лежишь? А где ваша хозяйка? Почему она печь не топит, стол не накрывает?
— Нету нашей хозяйки, — тихо ответила Катя.
Из другого дома, также с ведрами, бежала к колодцу Марина Черненко. На ней поверх брюк был повязан фартук, на голове торчали рожки пестрой косынки. Ну чем не казачка? Она с грохотом поставила ведра возле Кати, низко поклонилась, нараспев сказала:
— Хозяйка гостиницы «Мечта пилота» просит забронировать номера. Сейчас пол вымою — буду пускать желающих. Для вас оставлю «люкс»: две комнаты, ванна, балкон, вид на поле боя.
— А я сейчас самовар поставлю, — сказала Женя и побежала к колодцу.
Катя вздохнула. Горе мешало ей радоваться. Слишком тяжело видеть эти следы войны. Но слезами горю не поможешь. Надо мстить врагу и не слабеть от горя, а бить без промаху.
Она поднялась и пошла к колодцу. Марина, изогнувшись над срубом, ведром на короткой веревке старалась зачерпнуть как можно больше воды.
— Полное! — обрадовалась она, поставив ведро на край сруба. — Что значит ловкость! А хозяйка уверяла, что мне не достать воды. — Черные глаза ее сверкнули на солнце, как золотые. Но тут она увидела Катю и насторожилась: — Что у вас стряслось?