Москва 2042
Шрифт:
— О да, — сказал неуверенно Джон. — В общем, понятно.
— Ну так вот. Я царем быть не хочу. Я еще не все свои художественные задачи выполнил. Но иногда исторические обстоятельства складываются так, что человек вынужден взять на себя миссию, которую ему Господь предназначает. Если другого такого человека не находится в мире, то он должен это взять на себя.
— Если бы вам выпала такая миссия, вы бы не отказался?
— Я бы отказался, если бы был хотя бы один человек, которому можно было б доверить. Но никого вокруг нет. Вокруг все одна мелочь. И только поэтому, если Господь восхочет написать страницу истории этой рукой, — Симыч поднял вверх руку с
Симыч, не договорив, погрустнел, видимо, усомнился, что Господь изберет именно эту руку.
— Ну да ладно, — произнес он со смирением, тут же, впрочем, переходя на повелительный тон. — Как уж будет, так будет, а пока завтрак окончен, пора работать.
Джон спросил Симыча, можно ли будет снять его за работой. Симыч сказал, что, конечно, он будет работать, а они его могут снимать, он привык работать в трудных условиях, и телевидение его не отвлекает.
— Симыч! — кинулся я к нему. — Но пока то да се, может, мы все же поговорим?
— Не могу, — сказал Симыч. — Я и так потерял уже слишком много времени.
На другой день меня вообще не допустили к завтраку, потому что к Симычу приехал конгрессмен Питер Блох и они провели за завтраком короткие переговоры о ядерном разоружении.
Я не выдержал, вспылил и заявил Зильберовичу, что в любом случае уезжаю.
— Ну подожди, подожди, — попросил Зильберович. — Я постараюсь все уладить.
Через пять минут он вернулся с опечаленным лицом. Нет, сегодня Симыч принять меня не может никак. У него отняли столько времени, что он написал всего лишь четыре страницы. Возможно, ему придется отказаться даже от дневного отдыха и урока со Степанидой. Единственное удовольствие, которое он себе оставляет, это Бах, да и то потому только, что без Баха он не может заснуть. А если он не заснет, то и следующий день испорчен.
Выслушав эту информацию, я ничего не ответил и пошел к себе в келью собирать вещи.
— Сволочи и мерзавцы! — восклицал я мысленно, швыряя в чемодан грязные носки и мятые рубашки. — Ему его время дорого, а мое недорого. Они думают, что я здесь буду сидеть в ожидании, пока они мне оплатят билет. Дудки! Не нужен мне ваш билет. Сам заплачу, не бедный. Но здесь не останусь больше ни одной секунды Дураков нет! Хватит!
Я уже хотел закрыть чемодан, но обнаружил, что в нем не хватает моих домашних шлепанцев. Куда же они запропастились?
Я стал шарить глазами по углам, когда дверь открылась и на пороге с веником и совком в руках появилась Степанида.
— Ой, барин! — воскликнула она. — Вы здеся!
— Чего тебе нужно? — спросил я.
— Да чего ж, прибраться немного хотела. Я-то думала, вы тама, а вы, гляди, здеся. Так я тогда, может быть, опосля?
На лице ее блуждала свойственная ей идиотическая улыбка.
— Погоди, — сказал я, ты моих тапок случайно не видела?
— Тапок? — переспросила она и стала думать, как будто я задал ей доказывать теорему Пифагора — А как же! — сообразила она наконец. — Это ваши эти слиперы [4] . Такие рыжие, без каблуков. Как же, как же, видала. Я их туды под кровать сунула, чтоб не воняли. Джаст э момент [5] .
4
Slippers (англ.) — домашние тапочки.
5
Just a moment (англ.) —
Она стала на коленки и полезла под кровать, нацелившись на меня своим неописуемым задом. Короткая юбка ее задралась, обнажив полупрозрачные трусики с тонкими кружевами.
О, Боже! Я всегда был неравнодушен к этой части женской конструкции, но такого соблазна никогда в жизни еще не испытывал. Эти два наполненных загадочной энергией полушария притягивали меня, как магнит.
Борясь с соблазном, я попытался отвести глаза и раздраженно спросил, что она так долго возится.
— Сейчас, барин! — донесся ее певучий голос из-под кровати. — Минуточку, только глаза к темноте привыкнут.
— Да какая там темнота! — сказал я и, нагнувшись, хотел сам заглянуть под кровать, но потерял равновесие и вцепился руками в обе ее половинки, которые тут же затрепетали.
— Ой, барин! — донесся ее испуганный голос. — Да что это вы такое делаете?
— Ничего, ничего, — исступленно бормотал я, ощущая, как нежные кружева сползают с нее, словно пена. — Ты так и стой. Ты привыкай к темноте. Сейчас будет хорошо! Сейчас ты все увидишь! По-моему, ты уже что-то видишь! — задыхаясь, шептал я, чувствуя, как под моим сумасшедшим напором она слабеет и плавится, как масло.
Должен сказать, что я человек твердых нравственных принципов. И все мои знакомые знают меня как образцового семьянина. Но в тот момент я просто сошел с ума и совладать с собою не мог.
Потом мы кувыркались на широченной кровати, перина лопнула, пух летал по всей комнате и прилипал к потному телу. Я потерял над собой всякий контроль, стонал, выл, скрежетал зубами. И она тоже лепетала мне всякие нежности, называя меня и миленьким, и золотеньким, и разбойником, и охальником, и тешила мою гордость утверждениями, что такого мужчины она в жизни своей не встречала.
Мы отлипли друг от друга только к обеду, на который я, помятый и обессилевший, еле приволок ноги. У меня был такой вид, что Жанета даже спросила, не заболел ли я, а ее проницательный братец не сказал ничего, но по его ухмыляющейся роже я видел, что он обо всем догадался.
Мне было неприятно, что он догадался, и я хотел уехать после обеда, но, во- первых, не было сил, а во-вторых, она обещала прийти ко мне ночью. И пришла, как только ее Том заснул, накачавшись Бурбоном.
Это была настоящая секс-бомба. Или, учитывая особенности ее сложения, секс- бочка. Бочка, начиненная сексом, как динамитом, без малейшего признака какого бы то ни было интеллекта. Но она потрясла меня так, что я потерял рассудок и готов был, забыв и семью, и все свои планы, остаться здесь и, впившись пауком в Степаниду, умереть от истощения сил.
Я даже обрадовался, узнав, что во время следующего завтрака Симыч опять поговорить со мною не сможет, потому что из издательства пришла верстка, а другого времени для чтения ее, кроме завтрака, у него нет.
Но перед обедом, когда я только-только отпустил Степаниду, прибежал взволнованный Зильберович и сказал, что Симыч требует меня к себе немедленно.
Симыч так увлеченно работал, что не слышал, как я вошел. Склонившись над столом, он что-то писал, между прочим, вовсе не конторской ручкой, а шариковой фирмы Паркер. Конторская же, та самая, с обкусанным концом, которая когда-то произвела на меня впечатление, вместе с другими ручками и карандашами торчала из алюминиевой кружки с выцарапанными на ней инициалами С. К…