Москва 2066. Сектор
Шрифт:
– Никита, – послышался голос Рыковой. – У нас тут твоя жена…
Пол бара качнулся под ногами Чагина.
– Я сейчас приеду, – сказал он.
– Не надо, – сказала Рыкова.
Адамов
Произвел смотр лекарствам. Продержусь сутки. Дальше придется экономить, а экономия в моем положении будет означать сепсис, гангрену и отсроченную ненадолго мучительную смерть.
Есть доза адреналина, достаточная, чтобы поднять в бой небольшого умирающего носорога. Главное – не пропустить тот момент, когда я еще в состоянии буду
Как бы то ни было, в моем случае не следует рассматривать эти ампулы как эффективное лекарство. Скорее это что-то вроде хорошо заточенного клинка для выполнения харакири.
Пакет из коричневой бумаги, так называемый manila envelope, мне передали экспедиторы, приехавшие из Сектора за продуктами. В нем были два чистых листа бумаги формата А4, сложенных вдвое, и с десяток черно-белых фотографий, отпечатанных на дешевой фотобумаге и не глянцованных. Тот, кто посылал мне фотографии, очевидно торопился. Обратного адреса и подписи не было.
На снимках была моя Катя, по какому-то дикому недоразумению (это не было новостью для меня) превратившаяся в Секторе в эстрадную певичку, дешевую, но очень популярную.
На первом она сияла во всей славе Катьки-мегавспышки: микрофон в руках, голая грудь, эстрадный костюм, состоявший из трусиков в блестках и розовых тапочках без каблука. На втором она, с каким-то мученическим выражением лица, уже в халате, сидела в больничном кресле, у которого была ножка, как у вазочки для мороженого. Рядом стояли какие-то медицинские работники: один с тетрадкой и ручкой в руках, другой с блестящим медицинским инструментом непонятного назначения.
На третьем Катя, стриженная под машинку, лежала на операционном столе.
Далее следовали снимки ряда последовательных медицинских операций с омерзительными деталями надругательства над телом моей дочери. Я много чего повидал, я таскал за волосы отрубленные головы, но руки мои ослабели и дрожали, когда я добрался до шестого снимка. А дальше было хуже: крупный план глубоких надрезов и вшиваемого в них мужского члена вызвал у меня приступ головокружения и рвоты.
На последней фотографии то, что осталось от Кати, сидело на инвалидной коляске, рядом с которой позировал человек, одетый с извращенным лоском работника шоу-бизнеса. Поза и улыбка этого человека как бы приглашали полюбоваться на содеянное. На лице человека был болезненный восторг эксгибициониста и надменное ожидание денег и славы. Вероятно, это был продюсер.
Через десять минут я уже собирался в Сектор.
Встретиться с теми, кто сделал это, и найти тех, кто прислал мне пакет, было моим личным делом. Делом, которое не касалось на Земле абсолютно никого. Поэтому под надуманным предлогом всем нашим ребятам я дал приказ покинуть территорию Сектора и не входить в него как минимум десять дней. Анжеле и Хабарову сказал, что еду на Север проверить, приходили ли в порт новые корабли, Лену заставил переехать к тем из ее друзей, которые дальше всех жили от ее дома, а Анжелу перевез к людям, у которых
Первым я нашел продюсера, узнал у него адреса врачей и перерезал ему горло.
Тот, кто выманивал меня в Сектор, был уверен, что я приду.
В клинике трансплантаций меня поджидало человек восемь бойцов. Бура среди них не было.
Это была тяжелая, жестокая работа на пределе моих возможностей, и я только частично выполнил задачу. Я уничтожил двух врачей и нескольких бойцов, но не сумел выяснить один мучавший меня вопрос. Чья это была идея – изуродовать Катю? Были ли это сделано насильно теми же, кто убил Сашу Попова, или Катя и сама была не прочь, а они только подтолкнули?
И если верно последнее, то как сильно должна была она меня ненавидеть.
Сейчас, когда маленький мир моего тела стал огромным миром боли, мне приходит в голову, что…
Не то чтобы Бога не было. Даже наоборот. Мне кажется, что их два. И второй тоже Бог, а не дьявол. Дьявола-то точно нет. Дьявол это человек.
Да, Богов два. Не меньше. Во всяком случае, я за свою жизнь имел дело с двумя.
Один – это бог моей боли, бог трехлетней Кати, гуляющей в парке с Региной с пластилином под ногтями, и бог человеческой крови, которой я, Игорь Адамов, несколько дней назад залил коридоры клиники пластической хирургии.
Этот бог всегда молчал. Молчит он и теперь.
Другой – бог Большого Ответа. Он начал разговор. Но поняли ли мы его? Должны ли мы отвечать? И как?
Будут ли еще реплики с Его стороны?
…Греки были ближе к истине, когда считали, что богов много и каждый отвечает за что-то свое. А тот, Большой и Непознаваемый Бог евреев, Бог Отец, Бог Единства и все такое, он ни за что не отвечает, ему ни до чего нет дела. Он занят тем, что стережет Вечность, то есть себя самого, как и я пять последних лет был занят тем, что стерег Анжелу и воображаемое будущее человечества, и мне не было никакого дела до моей дочери.
…Анжела никогда не говорила о Боге, но только рядом с ней я понимал…
…Под окном дерганые подростки танцуют хип-хоп. Бедные неуклюжие мальчики! Видели бы вы, как ловко это делают пацаны в Тихой Москве!
Леша
В подъезде стояла жуткая вонь – пахло гнилью, мочой и еще чем-то незнакомым, отдаленно напомнившим Леше запах внутри теплиц, если их долго не проветривать.
Было темно, на ступеньках под ноги то и дело попадались шуршащие пакеты, осколки стекла и какие-то склизкие очистки.
– А почему вы не включите свет? – спросил Леша между вторым и третьим этажами.
Язык остановился, держась свободной рукой за перила и сипло дыша.
– Потому что… мы экономим, – ответил он, и Леше показалось, что вопрос почему-то разозлил ряженого.
У входа в подъезд язык вкрадчивым голосом, слегка приглушаемым костюмом, объяснил Леше, что в Секторе, к сожалению, небезопасно «шнырять ночью по панелям», и лучше они поднимутся к нему в квартиру, позвонят в гостиницу для командированных, найдут Лешиного папу и подождут его в доме.