Москва, 41
Шрифт:
Но уже в вагоне поезда, везшего ополченцев в сторону фронта, Николай Губарин наслышался такого о кровопролитных боях на Смоленской возвышенности, что его охватил ужас. Ходить в штыковые атаки и при удачном случае поднять перед немцами руки? Где же гарантия, что они обратят на это внимание? А если свои заметят?.. Хоть и говорят, что пуля – дура… Нет, она способна очень сообразительно сделать свое дело.
Поразмышляв о том, что его брату Владимиру, который с документами майора Красной Армии Птицына долечивал раненую руку в одном из московских госпиталей, спешить с покушением на Сталина не следует (все равно немцы придут в Москву), Николай решил тоже
Так дворник Губарин отстал от ополченцев, а потом там же, в Голицыно, попал в распоряжение начальства, руководившего рытьем окопов, противотанковых рвов и строительством дзотов. Возраст и солидный вид Губарина-Глинского внушил начальству расположение к нему, да еще неожиданная встреча со своим домоуправом Бачуриным; и Губарин сам стал небольшим начальником: помощником Бачурина по обеспечению строительных отрядов землеройными, пилющими и колющими инструментами.
– Ну как знаете, ангел мой. – И Губарин, галантно поклонившись, зашагал прочь. – Я хотел как лучше.
А вечером, когда вся пестрая армия землекопов отхлынула в сосняк, к палаткам, и уселась за дощатые столы ужинать, к Ольге Васильевне, которая от усталости еле управлялась с ложкой, выгребая из алюминиевого котелка жирную пшенную кашу, подсела молодая женщина. Ее все знали как водовозку Валю, по целым дням ловко правившую старой лошадью, запряженной в оглобли пожарной бочки. Валя исправно развозила свежую родниковую воду вдоль трассы землеройных работ. У нее было славное личико с мягкими, округлыми чертами – не броскими и не яркими. Но когда Валя улыбалась, то лицо ее менялось, будто высветливалось изнутри какой-то особой привлекательностью. Казалось, сама доброта поселилась в ее улыбке и чуть загадочных глазах. Правда, среди женщин ходили сплетни, что Валя путалась кое с кем из начальства, кто-то видел ее свидание в недалеком лесу с незнакомым лейтенантом. Но Ольга Васильевна не придавала значения этой женской болтовне и относилась к Вале приветливо и доброжелательно.
– Генеральша, у меня к тебе поручение, – зашептала Валя, толкнув под столом коленкой ногу Ольги Васильевны.
– Меня зовут Ольгой…
– Была Ольга, а теперь генеральша… Все знают.
– Ну и что? Какое поручение?
– Мне передал Губарин, а ему, видать, начальство повыше… Приглашают тебя поужинать в командирскую столовую… Шампанское будет, шоколад… Хотят там тебя и на работу пристроить, а твою дочь – в санитарную часть штаба…
– А шампанское какое? Сладкое, полусладкое или сухое? – с притворной заинтересованностью спросила Ольга Васильевна, покосившись на притихшую рядом Ирину.
– А шут его знает! Шампанское – оно и есть шампанское. Шипит и в нос шибает. Не пожалеешь, генеральша, – убеждала Валя.
– Но хоть на льду настоянное? – спросила Ирина, включившись в словесную игру матери.
– Тю на тебя! Какой сейчас лед?! – изумилась Валя.
– А ты разве не знаешь, что генеральши пьют шампанское только охлажденное в серебряном ведерке со льдом?
Валя, догадавшись, что Ольга Васильевна и ее дочь с презрением шутят над ней, обиженно отвернулась, не зная, как держать себя дальше.
В сосняке все вокруг заволоклось мглой – пора было ложиться спать. Звяканье ложек о котелки и алюминиевые тарелки постепенно затихало, таял женский застольный галдеж, будто размытый теменью. И лишь гудение надоедавших комаров
Но то оказался не комариный звон: это шли на Москву эскадры немецких бомбардировщиков…
С протяжно-угрожающим ревом пронеслись над лесом навстречу врагу звенья наших истребителей. В прогалинах верхушек ветвистых молодых сосенок засветилось на западе небо: далекие прожекторные лучи будто растворили его неприглядность и раздвинули звездную ширь. Вскоре донеслись до лагеря приглушенные расстоянием пулеметные очереди и хлопки-выстрелы самолетных пушек.
«Иду-иду-иду!» – многоголосо и грозно возвещали, набирая густоту и силу, моторы немецких бомбардировщиков. Этот давящий и пугающий звук заполнил, казалось, весь звездный шатер темного неба и падал на лагерь строителей со всех сторон.
Через какое-то время в рокот немецких бомбовозов вдруг ворвался нарастающий и захлебывающийся вой одинокого истребителя, летевшего, кажется, над самыми верхушками молодого леса. Над лагерем его мотор будто взвыл от смертельного удара – послышался похожий на выстрел хлопок, и в небе остался только размеренный гул немецких самолетов; все различили оборвавшийся шум мотора истребителя, и многие увидели, как он косым полетом скользнул над Минским шоссе и наклонно устремился в сторону недалекого безымянного озера, окруженного высокими камышами и коварно-топкими болотами-торфяниками. Тут же со стороны озера донесся гулкий звук удара, вслед за которым послышался шум падающей воды и коротко шваркнувшего в ней раскаленного железа.
Ольга Васильевна от охватившего ее испуга не успела ничего осмыслить, как Ирина, быстро сняв висевшую на сучке сосны санитарную сумку, взволнованно крикнула:
– Мама, бежим! Там наш летчик гибнет!
В сторону упавшего истребителя побежали несколько десятков людей, главным образом юношей. Ольга Васильевна тоже выскочила на опушку сосняка, но увидела, что до темнеющей стены камышей довольно далеко, и в нерешительности остановилась.
В это время буквально в десятке метров от нее приземлился парашютист. Он гулко ударил ногами о землю, затем свалился на бок, перевернулся на спину и несколько мгновений лежал неподвижно, как мертвый.
«Немец!» – испуганно трепыхнулась мысль у Ольги Васильевны.
Парашютист зашевелился, затем сел, и послышался его урчащий, сдавленный болью голос, в котором она разобрала бранно-матерные слова.
«Свой!» – облегченно вздохнула.
Парашютиста окружили выбежавшие из сосняка люди, помогли встать, освободиться от лямок парашюта.
Это был лейтенант Виктор Рублев.
– До Кубинки далеко отсюда? – с тяжкой удрученностью спросил он.
– Порядочно, – ответила за всех водовозчица Валя. – Садись в мою карету, подвезу до штаба, а оттуда на машине подбросят. – И она указала на впряженную в двуколку с бочкой лошадь, стоявшую на опушке.
…И опять господин случай. Задержись Ирина в лесу на несколько минут, она непременно встретилась бы с любившим ее первой и страстной юношеской любовью Виктором Рублевым – ленинградским лейтенантом, о котором вспоминала, ощущая в сердце сладкое щемление и смутную тревогу. А может, и не узнала б его? Могло случиться и такое – ведь у них были только две короткие встречи…
Явившись в штаб полка – двухэтажное кирпичное здание, замаскированное растянутыми на шестах сетками, – лейтенант Рублев сложил в углу коридора скомканное, опутанное лямками полотнище парашюта и, подойдя к старшему лейтенанту с красной повязкой на рукаве, сидевшему за столом дежурного, спросил: