Москва, 41
Шрифт:
Генерал-лейтенант Лукин и дивизионный комиссар Лобачев узнали о вранье Гитлера здесь же, в Заднепровье, сидя на поверженной взрывом снаряда кладбищенской ограде… Мимо них пробегали два бойца-связиста – усталые, в изодранных гимнастерках и разбитых сапогах. У одного улюлюкала на спине катушка с телефонным проводом, который стелился по земле, а второй придерживал на боку облезлую, с остатками зеленой краски, деревянную коробку телефонного полевого аппарата. В десятке метров от начальства бойцы, оголив конец провода, срастили его с найденным оборванным
– Ребятки, попробуйте вызвать «Розу» и пригласить к аппарату «тридцатку».
«Роза» – это был сегодняшний позывной командного пункта 16-й армии, а «Тридцатый» – начальника штаба.
Связисты подтянули провод с подключенным аппаратом прямо к генералу Лукину, и он, взяв трубку, тут же услышал сдержанный голос полковника Шалина:
– Тридцатый слушает.
– Новостей нет, Михаил Алексеевич? – спросил в трубку Лукин и будто увидел перед собой затуманенные усталостью и постоянной тревогой глаза начальника штаба.
– Полный короб, – приглушенно ответил Шалин. – Я уже звонил на КП Городнянского… Необходимо ваше присутствие на «Розе» незамедлительно.
В Лукине вдруг вспыхнуло острое чувство беспокойства: он предполагал, что маршал Тимошенко затевает какой-то неожиданный удар по немцам. Испытывая нетерпение, спросил:
– Можешь иносказательно? Постараюсь догадаться.
– Одну вещь могу в открытую. Пусть даже немцы подслушивают. – И Шалин снисходительно засмеялся.
– Уже интересно… Говори! – повелительно сказал Лукин.
Полковник Шалин стал рассказывать о переданной из политуправления фронта радиограмме с текстом полемики между Гитлером и Черчиллем по поводу того, в чьих руках находится сейчас Смоленск.
– Немцы кричат на весь мир, – доносился голос Шалина, видимо державшего перед собой бланк с радиограммой, – что в Смоленске не осталось ни одного русского солдата. А Черчилль с трибуны палаты общин сказал, что это брехня. Тогда Гитлер и заявил по радио на всю Европу… Вот послушайте: «Я, Адольф Гитлер, оспариваю утверждение сэра Уинстона Черчилля и просил бы английского премьера запросить командующего 16-й советской армией русского генерала Лукина, в чьих руках находится Смоленск…» – Шалин умолк, пытаясь угадать реакцию Лукина на прочитанное. Но Лукин какое-то время молчал, и Шалин продолжил уже от себя: – Так что, Михаил Федорович, выбились вы в знаменитости мирового масштаба…
– А что?! – невесело, но будто с вызовом вдруг воскликнул генерал Лукин и, видя, что дивизионный комиссар Лобачев смотрит на него с вопрошающим напряжением, кратко передал ему суть разговора с Шалиным. Затем, коротко хохотнув, приказал в телефонную трубку: – Пошлите от моего имени в политуправление фронта радиограмму… Пусть обязательно доведут до сведения Гитлера и Черчилля, что я нахожусь в северной части Смоленска вместе со своими войсками и через Днепр даю фашистам прикурить…
– Будет
– Сейчас едем… Только перекинусь словом с Городнянским: ему будет небезынтересно узнать, что и на него в эти дни вся Европа взирает.
Командно-наблюдательный пункт 129-й стрелковой дивизии генерала Городнянского на позывные телефонистов откликнулся тотчас же. Ввиду небольшого расстояния, которое разделяло территорию кладбища и полуразрушенный каменный дом в глубине кособоко поднявшейся над Днепром северной части Смоленска, голос Городнянского зазвучал в телефонной трубке громко и четко.
– Авксентий Михайлович, не слышал новость? – спросил у него Лукин.
– Судя по тому, что вам, Михаил Федорович, весело, новость непечальная? – вопросом ответил Городнянский.
– Угадал! – Лукин засмеялся, может, впервые за эти дни. – Где находится сейчас твой командно-наблюдательный пункт?
– Да здесь же, где вы недавно были, в том же каменном мешке.
– Но в черте Смоленска?
– Разумеется!.. А правофланговый полк моей дивизии даже пытается взять на том берегу здание областной больницы.
– Ну вот видишь! – В голосе Лукина продолжали звучать веселые взблески. – А Гитлер доказывает Черчиллю, что в Смоленске не осталось ни одного русского солдата. Предлагает за свидетельством обратиться к нам с тобой.
– Серьезно? – не без озадаченности переспросил Городнянский. – Так я сейчас очередным артналетом дам Гитлеру знать, где нахожусь. Позволяете?
– Давай, только щади историю Смоленска: собор, церквушки, памятники. И не трать снарядов на мелкие цели. Гитлер – брехло и так знает, что оседлал только южную часть города.
– Насчет того, что надо щадить историю, это ты молодец, дорогой Михаил Федорович, – сказал дивизионный комиссар Лобачев, посмотрев с одобрительной грустью на Лукина. – Жернова войны так перемалывают древность с сегодняшним днем, что для людей будущего вместо истории остается труха…
– Разгромим фашизм, заключим со всем миром договора о дружбе, и крышка всяким войнам! – Лукин отдал связисту телефонную трубку и молодецки хлопнул ладонью себя по коленке. Затем встал с кирпичной глыбы и кому-то погрозил пальцем: – Все извлекут уроки! Дураков не останется.
– Хорошо бы, – согласился Лобачев, тоже вставая. – А вместо армии пусть бы каждое государство держало небольшие внутренние войска – для устрашения воров и хулиганов.
– И роту почетного караула! – с легким смешком добавил Лукин. – Чтоб иностранных гостей встречать.
– Тогда еще и военный оркестр нужен! – Лобачев извинительно развел руки. – А роте, оркестру да и внутренним войскам нужны будут духовные наставники. Так что я, возможно, опять буду при деле. А ты, Михаил Федорович, наверняка останешься безработным.