Москва и мертвичи
Шрифт:
За соседним углом парочка волколаков прижала к стене горящей лавки раненого человека, он отмахивался из последних сил саблей, но оборотни не торопились и выматывали жертву. Тело еще одного волколака лежало посреди улицы, хотя бы одного человек утащит с собой в могилу.
Другие спасали себя и свои сокровища. Из двери еще пока целого трактира неожиданно выскочили маленькие человечки-спорники, носители цыганской удачи, они спасали от огня сундук, набитый дорогой одеждой и украшениями, вываливающимися из-под незакрывающейся крышки. За ними следом побежали еврейские
Он шел в сторону Кремля медленно, наслаждаясь зрелищем и упиваясь смертями и несчастьями. В огненном вихре погибали дворцы и лачуги, купеческие ряды и иностранные посольства, огонь сжирал деревянные хибары и добротные каменные дома, перекидывался с ветром на пороховые склады и погосты. Москва горела.
Из одного пылающего дома на улицу вдруг вывалилась баба с пустым ведром и осатаневшими глазами, дура пыталась затушить пожар. Он поймал ее за шею и выпил до дна, смотря в глаза и наблюдая, как их покидает жизнь.
Она бы никогда не узнала, что ни у какой воды не было шанса. Город поджигали польские огненные птицы, рароги. Ведьмы высиживали их из яиц на печи девять дней и девять ночей, готовясь к решающей битве. Теперь их нечистые порождения носились над городом, поджигая крыши и стены пламенеющими перьями и огненными струями из клювов.
Но и рароги падали от метких выстрелов министерских стрелков. Битва продолжалась три дня и три ночи, и к концу второго стало понятно, что люди не проиграют, но и сил выиграть ни у одной стороны не было. Надо будет договариваться.
Наконец, он дошел до Красной площади. Центр города был пуст, а ворота Спасской башни распахнуты настежь. Он миновал ворота, пришел к установленному месту и теперь его бледно-серые, очень старые и уставшие глаза, казалось, смотрели почти равнодушно на то, как две группы переговорщиков скрепляют кровью устные правила, которые определят их существование на ближайшие годы, а может быть, и столетия. Они не проиграли, это был компромисс, но компромисс с людьми – все равно что унизительный проигрыш. Не все согласились с таким положением дел и теперь будут изгнаны, преданы забвению и, может быть, смерти.
Эти новые люди, люди, которые их видели и объединились, оказались смелы, находчивы и зубасты. А еще готовы спалить свою древнюю столицу и умереть, лишь бы не сдаться. И таким, как ему, с бледно-серыми глазами, пришлось отступить. Сначала пришлось самим объединиться в войне против людей, чего никогда не бывало, и это был уже первый момент слабости. А потом, потеряв слишком многих, стать уже совсем слабыми и пойти на мир и переговоры, согласиться на поставленные людьми условия и даже предать непримиримых своих.
Люди назвали это Пактом, изложили правила и теперь скрепляли их красной кровью. Кровью, но уже других цветов, скрепляли перемирие и переговорщики с их стороны. Он знал, что переживет всех этих переговорщиков, уж с людской стороны точно. Он пил еще тех, кто называл себя вятичами, он был ночным кошмаром их детей, ему даже идолы ставили и делали
Последний переговорщик капнул кровью в землю. Пакт состоялся, он увидел это своими бледно-серыми глазами. Больше было нечего делать на этом пепелище города и их гордости. Прочь из Москвы.
Глава III. ФГУП Хогвартс
Агафья очнулась ближе к вечеру, солнце за окном уже заползало за панельки.
Место было незнакомым. Что-то среднее между больничной палатой и казармой из кино про американских военных. Неоткрывающееся окно без форточки, стул с неудобной железной спинкой, простенькая койка, пара деревянных шкафов, тумбочка и раковина с унитазом из нержавейки. Дверь в палату с небольшим окошком скорее, чтоб подсматривать за ней, а не смотреть наружу. Все в белых цветах. Судя по пейзажу на улице, она где угодно за пределами Третьего кольца.
Игнатова с трудом приподняла голову, та сразу отозвалась болью. Ее вещи исчезли, кто-то переодел ее в темные тренировочную кофту и шорты. Рассеченная обдерихой нога была крепко перебинтована.
«Стоп, обдерихой? – в голове пронесся ворох воспоминаний. – Это все реально было или привиделось?»
Она со стоном села на кровати. Нога саднила, а голова раскалывалась: в ней расцветало какое-то новое, доселе незнакомое ощущение – словно весь мир немного переменился, заиграл другими красками, словно кто-то подкрутил четкость изображения и резкость восприятия, словно раньше она плавала в мутной воде, а сейчас впервые увидела мир по-настоящему. И от этой незамутненности было нестерпимо. Агафья еле дохромала на больной ноге до унитаза и упала на колени, ее несколько раз вырвало.
Она доковыляла назад до койки и снова отключилась. Закрывая глаза, она заметила небольшую камеру слежения в углу под потолком.
Луч солнца слегка коснулся ее глаз.
– Хакимов, ну закрой шторы, я же сплю. У меня выходной сегодня.
«Хакимов?»
В бане было так нестерпимо жарко, а она не могла поднять голову.
На щеку упало что-то теплое. Она моргнула.
Еще капли на щеки, волосы, плечо, ноги. Одна капля приземлилась в поле зрения. Бордово-красная.
«Мытый-чистый будешь, докрасна отмоешься».
Она с воплем подпрыгнула на кровати и начала безумно озираться. Все та же комната. На тумбочке кто-то оставил щетку с пастой и завтрак – кофе, омлет и пару бутербродов.
Уже лучше. Голова вроде почти не болела, покалывала временами только. Во рту – настоящий хлев после вчерашнего. Агафья похромала умываться.
«Ок, где ты оказалась?» Жуя бутерброд, она перебирала в голове варианты. Специальный госпиталь при СК? При МВД? Может, ее вообще в психушку положили, а Хакимова прикончила она, слетев с катушек? Нет, здесь что-то иное.