Москва-Лондон
Шрифт:
в аренду крестьянским общинам чуть ли не на столетие, как это делали многие другие помещики, а обрабатывал ее сам, ежегодно нанимая до двадцати — двадцати пяти работников за натуральную или, значительно реже, денежную оплату.
Словом, преуспевал дворянин Тимофей Любимов на зависть и злобу единственному соседу своему, князю Агафону Васильевичу, и всему семейству его…
После смерти этого князя поместье его досталось сыну, Борису Агафоновичу, человеку неукротимой злобы, спеси и всепоглощающей алчности. Он решил во что бы то ни стало отобрать облагороженную землю с
Далее князь Борис действовал с решительностью воеводы. Однажды он явился в поместье Любимовых, сопровождая наместника ярославского (своего дядю по материнской линии) и архиепископа (своего дядю по отцовской линии). Вместе с ними прибыл какой-то другой дьяк из Москвы и, разумеется, отыскавшийся наследник угасшего боярского рода. Наместник объ-
явил, что Любимов занял чужую землю, дьяк подтвердил это заявление
авторитетом двора великокняжеского, архиепископ благословил нового помещика, а дворянин Тимофей Любимов сел на коня и поскакал в Москву,
к сыну благодетеля своего, великому князю Василию Ивановичу. Тот, хорошо зная старого заслуженного воина, велел продажного дьяка наказать пятьюдесятью батогами, наместнику ярославскому пригрозил опалой и казнью, если и впредь будет судить подобным образом, а Тимофею Любимову дал новую грамоту на вечное владение своим поместьем и землею с правом наследования всего этого имения и дворянского достоинства его потомками.
Но не таким человеком был князь Борис, чтобы смириться перед чьей бы то ни было волей, хотя бы она исходила от государя или от самого Господа Бога. Однажды люди княжеские засеяли овсом большой клин земли дворянской. Тот собрал своих работников и вновь перепахал свою же землю по-своему. Тогда князь приказал запахать другой клин дворянской земли. Дворянин с сыновьями и работниками своими дубьем прогнали захватчиков. Для вящей убедительности добавили пострадавшим увечий уже
в самом поместье князя, погрузили их на телеги и повезли в Москву, по дороге рассказывая о бесчинствах государева любимчика, дворянина некоего, что посягнул на жизнь людей княжеских, а теперь задумал расправиться
с самим князем и всем семейством его…
Князь Борис обошел и объездил почти всех князей и бояр русских, обливаясь слезами гнева праведного из-за теснений, чинимых людишками подлыми родам знатным. Понимая, что вопрос перерастает из пустячного хозяйственного в перспективно-политический, бояре, всегда недовольные ущемлением их прав и привилегий государственной властью, все как один встали на защиту «обездоленного» князя Бориса. Воспользовавшись занятостью великого князя Василия Ивановича важнейшими проблемами престолонаследия, разводом со своей бесплодной супругой Соломонидой
и предстоящей в недалеком будущем женитьбой на княгине Елене Глинской, ближние великокняжеские бояре да князья в обход самого государя
и
привезенных тогда в Москву, засадили дворянина Тимофея Любимова
в тюрьму, где подкупленные князем Борисом колодники-смертники за месяц забили этого богатыря до смерти…
С его детьми, Николаем и Василием, почти ровесниками князя, он разделался куда быстрее и проще. С помощью своего дядюшки-архи-
епископа Борис Агафонович обвинил братьев Любимовых в чернокнижии, колдовстве и связях с нечистой силой. Их увезли в разные дальние монастыри и непременно сожгли бы на разных кострах за одно безгрешие, если бы настоятели этих обителей не услышали в исповедях замученных до полусмерти новичков боль и отчаяние невинно пострадавших и обездоленных мучеников. Не сговариваясь, в обоих монастырях постановили подвергнуть их годичному послушничеству, которое и превратилось в служение Богу и людям вот уже более тридцати лет. Куда делись
их жены и дети, отец Никодим (в миру Николай Тимофеевич Любимов) и игумен Левкий (в миру Василий Тимофеевич Любимов) так ничего и не узнали до сего дня. Одно им было яснее ясного — тайну эту хранит в себе Сатана в обличье князя Бориса…
…Окольничий Алексей Федорович Адашев продолжал читать челобитные.
Царь неподвижно сидел на своей скамье с закрытыми глазами, но приближенные хорошо знали, что он отнюдь не спит: время от времени брови его слегка подрагивали, что свидетельствовало о напряженной работе мысли…
Князья устали стоять и сели на тяжелую длинную скамью, стоявшую
у стены за спиной у царя.
Настоятель Чудова монастыря Левкий продолжал неподвижно стоять
в своей темной нише, сливаясь в черной одежде своей со стенами своего пристанища. Он неотрывно смотрел на князя Бориса, и было очевидно, что мысли его витают сейчас в далеком прошлом, воскресшем, казалось, из небытия…
Князь Алексей Борисович, один из самых главных героев всех челобитных, стоял на коленях рядом с отцом. Такой же ошейник, такие же цепи…
Все то же самое…
Только вот мысли совсем разные. Если голова отца, по всей видимости, была уже не способна приютить даже самую тощую мысль, то в голове его сына буйно кипели, доводя до головокружения, самые невероятные и сумасшедшие планы освобождения. Он плакал от бессилия, отчаяния, неспособности найти выход из своего отчаянного положения, кусал губы и гневно подгонял свою мысль. К концу чтения челобитных он заметно успокоился — очевидно, какое-то обнадеживающее решение для своих головоломок все-таки нашел…
Как только Адашев кончил свое чтение, князь Алексей со слезами на глазах и с дрожью в голосе обратился к царю:
— Меня, меня допроси, пресветлый государь наш! Все поведаю тебе без утайки и лукавства. Он, батюшка мой, затейник всему да указчик. Не смел я выйти из воли его родительской. Вижу отныне, что не отец это мой, но сатана в образе человеческом! Прими меня, великий государь, под руку свою, стань отцом моим до скончания века! Не будет у тебя более верного слуги да сына! Молю тебя, великий государь!