Москва на перекрестках судеб. Путеводитель от знаменитостей, которые были провинциалами
Шрифт:
Григорий Александров
Трудна дорога от правды к истине.
В один ручей нельзя ступить дважды.
Но можно сквозь толщу воды различить усеянное консервными банками дно.
С. Довлатов. «Компромисс»
Людям свойственно приукрашивать действительность. Любим все мы немного преувеличить. Или приврать. Или прихвастнуть. Слово можно подобрать любое, суть дела от этого не изменится.
Во все времена юноши (а также и девушки), покидавшие отчий дом и уезжавшие в дальние края,
Скромного письмоводителя сыновнее воображение превращало в уездного предводителя дворянства, почтмейстера — в чиновника для особых поручений при губернаторе, а захудалого булочника — в купца первой гильдии.
Что поделать: если своих заслуг еще нет, приходится хвастать родительскими, пусть даже и мнимыми. Хочется же произвести впечатление на окружающих.
Так было всегда.
Пока в октябре семнадцатого года в России не произошли определенные события. Называйте их как вам нравится — революцией или переворотом, теперь уже все равно. Я вспомнил об этих самых событиях только потому, что после них многие старые традиции исчезли напрочь, а многие претерпели сильные изменения.
Дети перестали возвышать статус своих родителей (да и прочих предков).
И не только перестали возвышать — преуменьшать начали.
Всячески, и чем ниже, тем лучше.
Почтенные купцы всех трех гильдий яростно ворочались в своих основательных гробах — потомки ничтоже сумняшеся лишали их славы, статуса и государевых наград. Дети купеческие козыряли своим крестьянским происхождением, и если их отцы и деды мерились богатством, то эти мерились нищетой. И ей же гордились.
Дворянских потомков не стало вовсе, оставшиеся в живых князья и графы усердно чавкали при еде и поголовно осваивали труднейшую науку очистки носовых пазух от ненужного содержимого при помощи двух пальцев, чтобы походить на детей кучеров и садовников, за которых они себя выдавали. Полковничьи дочери, путаясь в званиях, величали отцов то прапорщиками, то фельдфебелями, а дочери камергеров щедро мазали щеки румянами, лузгали семечки и признавались кавалерам:
— Скажу вам со всей откровенностью, мой папа… тьфу ты черт! — батюшка мой, был сапожником. Как и дед.
Василий Григорьевич Мормоненко был хозяином большой гостиницы «Сибирь» и одноименного ресторана при ней. В Екатеринбурге. Семья Мормоненко жила на широкую ногу, благо денег хватало.
Во всяком случае, Грише, сыну Василия Григорьевича, не было никакой нужды с девятилетнего возраста зарабатывать деньги на жизнь, да еще на стороне — работать рассыльным (по-нынешнему — курьером) в Екатеринбургском оперном театре.
Да он и не работал — так, вечно крутился после занятий возле театра, любопытствовал — а иногда и выполнял кое-какие мелкие поручения актеров, за что они бесплатно проводили его на спектакли и даже пускали в святая святых — за кулисы.
Смышленый мальчик помогал готовить реквизит, выставлять освещение и со временем даже стал помогать режиссеру.
Грише шел пятнадцатый год, когда власть в городе и окрестностях перешла к Екатеринбургскому Совету рабочих и солдатских депутатов. Многим эта власть казалась недолговечной, потому что, не успев устояться как следует, она пала.
Но не
Григорий Мормоненко понял — это надолго. Если не навсегда.
И сделал выводы.
Отца превратил в рудничного рабочего. То, что надо — исконный посконный пролетарий, не придраться.
Только вот — фамилия.
Спокойствия ради Гриша стал Александровым.
Новая фамилия придумалась на ходу. Увидел хорошо знакомую вывеску папашиного незадачливого конкурента «Номера Александрова», улыбнулся про себя и решил: «Буду Александровым».
И верно — Григорий Александров звучит не хуже чем Григорий Мормоненко, а фамилия менее приметная. Вернее — более распространенная.
Григорий Александров всегда соображал хорошо. И очень любил театр.
В свете новых реалий его участие в жизни Екатеринбургского оперного театра стало называться работой. Помогал семье — зарабатывал на пропитание.
Спустя некоторое время он оказывается в рядах Красной Армии. На Восточном фронте. Нет, боевые ночи Спасска и волочаевские дни — это не для умных. Григорий учится на курсах клубных руководителей при Политотделе Третьей армии, чтобы потом заведовать фронтовым театром. За службу его наградили «по-царски» — выдали офицерские шинель, шапку и сапоги — все новехонькое, ненадеванное.
В 1920 году Григорий Александров демобилизуется и заканчивает режиссерские курсы Рабоче-крестьянского театра при Губнаробразе, после чего его назначают инструктором отдела искусств Губобразнадзора.
Григорий Александров занят очень важным делом. Он осуществляет контроль за репертуаром кинотеатров. Абы кому это не доверят, но перед пролетарием, тружеником идеологического фронта и бывшим воином Красной Армии в стране с царапающим слух названием РСФСР открыты все двери.
Василий Григорьевич Мормоненко с супругой, Анфисой Григорьевной, остались где-то в прошлом. Если сын и поддерживает связь с ними, то никак это не афиширует. Точнее — старательно скрывает.
В конце концов Григорий Александров оказывается в Москве и оседает в ней на всю оставшуюся жизнь.
Григорий хочет стать актером. Революционным актером. Все правильно — парень, как сейчас бы сказали, «рубит фишку». Тогда говорили: «Правильно понимает момент».
Очень кстати оказывается музыкальное образование — как раз в 1917 году Григорий Александров, тогда еще Григорий Мормоненко оканчивает Екатеринбургскую музыкальную школу по классу скрипки. Этот факт Григорий предпочитает замалчивать — не очень складно вяжутся между собой работа рассыльным и учеба в платной музыкальной школе, но знаниями, полученными за время учебы, пользуется широко.
Александров встречается с Евгением Вахтанговым.
Они с первого взгляда не нравятся друг другу.
«Правильная» биография Александрова не впечатляет режиссера.
— Чтобы стать актером, надо учиться, — осаживает пылкого юношу Вахтангов.
— А вы сами-то учились? — с революционной прямотой спрашивает тот.
— Представьте себе — да. И до сих пор продолжаю учиться. Но это не важно. Покажите-ка нам этюд. Например — как петух ухаживает за курицей. Импровизация.
— Разве это по-революционному — петуха изображать? — вспылил Александров.