Москва под ударом
Шрифт:
20
Под шипением Грибикова карлик праздновал труса. душа – ушла в пятки; и – не попадал зуб на зуб.
С того самого мига, как карлик вернулся домой, – поднялось это: Грибиков – кекал:
– Ах, – шитая рожа ты! Чортовой курицей спину выклеивал:
– Вязаный нос!
Приседал с сотрясением, вытыкнув палец:
– Мой чашки! Гнал в кухню:
– Поставь самовар! Выхихикивал:
– Да, Златоуст кочемазый какой отыскался!
– Кащенка паршивая, – воздух разгребывал.
– С
За боки хватался:
– Я вот что скажу тебе: знай себе место!
И пальцем указывал карлику место: и место как раз приходилося рядом с… ночною посудой.
– Чего под чужие заборы таскаешься?
– Выскочил, тоже, – оратель!…
– С своей араторией!
– Я, мол, без носу… Роташку с подфырком сжимал:
– Не свиными рылами лимоны разнюхивать!…
– Тоже!…
– Про рай разорался!…
Таскался за карликом:
– Живо!
– Не спи.
– Не скули!… Догонял:
– А в полиции скажут – что? Тут же давал объясненье:
– Крамолой занялся?
Раздался звонок: Вишняков.
Не дав слова сказать, – на него опрокинулся Грибиков: так разгасился, что даже не спрашивал, ради чего он явился, в часы, когда добрые люди уже высыпаются.
– Вы-то чего? Чего чванитесь?
– ?
– Вздернули к небу крестец и по этому поводу забарабанили, взявши литавру, как нехристь какой?…
– Вы напрасно: я взял ту литавру взывать о спасенье: имеющий уши да услышит.
– Крещеный вы? А?
Но, заметивши, что Вишняков не в себе, – любопытствовал:
– Вы – косомордый – с чего же? Лица на вас нет!…
Вишняков – так и так: «енерал» над бумагами сидоровою козою махает; и тряпки кусает; тут Грибиков впал в рассуждение.
– Вы больше бога не будете: милостью он, милосердый, богат; а зазнаев – карает, захочет – пупырыш не вскочит; чего суетитесь? Пошли бы вы спать; захотели с уставом своим в монастырь позвониться чужой; позвонитесь, – с квартиры под ручку вас выведут; и – справедливо: не суйтесь!
И свел рассуждение это к литавре. На что Вишняков возразил:
– Вы скажите, что есть человек?
– Человек? – потрепал бородавочку Грибиков, – вот что он есть: – поглядел на свой палец, – стоят тебе вилы; на вилах-то – грабли; на граблях – ревун: на него сел – сапун; под ним – два глядуна; на них – роща; а в роще-то, – карле кивнул с подмиганцами, – свиньи копаются.
Палец понюхал.
– А я вам скажу, – Вишняков своим чтеческим голосом вышипнул, – тот человек, кто других выручает.
Словами взопрели; и долго решали: идти, не идти на квартиру профессора; и – поднимать ли Попакина, или оставить до утра дознанье, зачем «енерал» ни с того ни с сего заскакал с обтиральною
– Я лет двадцать на эту квартиру гляжу: нагляделся. Все то, что случается там, мне весьма непонятно.
А все же, надевши картузик и карлу под мышку, – пошел Вишняков: карлик праздновал труса: душа ушла в пятки; а Грибиков только качал головой:
– И куда вы такое идете, – на этих на ножках? Совсем паучиные ножки у вас!
Побежали через двор, точно земли горели под пятками; Грибиков вслед им глядел, рот разиня, глазами захлопав, руками во тьму разводя.
Впрочем, тьма прояснилась: петух там пропел.
21
Пусть мученье: зачем задразненье в мученье? Не мучайте, – просто убейте: не мучайте, – слышите ли!
Так нельзя!
Мы профессора бросили в пасть негодяю; ему он ответил с достоинством.
– Явное дело, приехал сюда я, чтоб выжечь следы мной открытого; в целом – открытие – здесь, – показал ол глазами на лоб свой, глаза подкативши под веко:
– В моей голове. Но его оборвали:
– Довольно болтать. Он – не слушал:
– И нет на бумаге: бумагу вы можете взять, – не открытие. Все я предвидел. |
– А это – предвидел?
Был схвачен за ухо, – рукою, изящной такой:
– Оторву!
И вавакнул от боли, как перепел:
– Нет!
Тут, почувствовав вдруг затолщение носа, – воскликнул:
– Живем, говоря рационально, мы низменной жизнью
горилл, павианов, гиббонов.
Губа стала сине-багровой разгублиною:
– Я прошу вас не бить меня!
Под черепными костями вскочил ахинейник:
– Я… я… с собственной дочерью сделал – вот что. – Всею позой спохабил Мандро.
– Вы открытия, батюшка мой, – не получите… Крепкая пауза.
Чмокнуло по паузе этой; расчмок был расшлеп белых пальцев о губы и нос; странный чмок: что-то вроде неистового поцелуя с раскусом губы; стало парко от боли; да, так надзиратель не бил!
Рот раскрыл, но – дыра зачернела во рту; плюнул зубом и лицо; истязатель смеялся с подшарками – красной пошлепе; и взором, жестким до нежности, до восхищенья над тем, кого мучил, парил; точно мучил обоих просунутый через дыру лицевую из тысячелетий «Мандлоппль», – жрец кровавый и опытный.
– Да, патентованный я негодяй… вы – ученый – ха-ха – патентованный – что же? – открыл перочинный свой ножик, – давайте попробуем, как патентованный ножик задействует над патентованным мясом.