Москва силиконовая
Шрифт:
– Странно. Ее никогда не обучали музыке, – нахмурилась я. – Родители не замечали, что ее это интересует. Во всяком случае, мама никогда не говорила…
– Значит, она настоящий самородок, – вдохновенно перебил Эдуард Николаевич. – Они заметили меня и перепугались. Думали, я пришел писать докладную по поводу сигарет. Но вместо того чтобы их отчитывать, я сел рядом, прямо на землю, и попросил ее продолжить. А когда еще выяснилось, что все песни написала она сама… И слова, и музыку…
– Я знаю, что она мечтает об эстраде. Только вот те обрывки, которые мне удалось услышать… Простите,
– Она экспериментирует, ищет, – снисходительно улыбнулся Эдуард Николаевич. – И потом, возраст, сами понимаете. В четырнадцать лет им всем хочется быть агрессивными и роковыми. Челси пытается петь готику с фольклорными мотивами. У нее потрясающее чувство стиля. Учитывая ее дилетантство, это просто фантастика.
– Вы опять заговариваете мне зубы, – нахмурилась я. – Хотите сказать, что вы ее поклонник? Просто нравятся ее песни, поэтому и запираетесь с ней в пустом классе? Простите, Эдуард Николаевич, но это просто смешно.
Вздохнув, он присел на подоконник. Вечернее солнце красиво подсвечивало его светлые волосы. Просто романтический герой из книжки Барбары Карлтенд. С тухловатым душком.
– Я ее продюсер, – после паузы сказал он. – Хочу заниматься ее делами. Помочь ей развить, а не растратить редкий талант.
– Что? – Версия была такой неожиданной, что я рассмеялась. – Что за бред?
– Это правда, я и сам в юности занимался музыкой. Я – бас-гитарист, между прочим. Играл в одной андеграундной группе. Альтернативный рок. У меня есть знакомства. Я могу договориться с клубами, могу снять ей клип, у меня есть дружественная студия, на которой можно записать сингл. А там посмотрим.
– Это… это… Нет, я даже не знаю, как реагировать. Ей четырнадцать лет! Вы понимаете, что ей учиться надо, а не по клубам выступать?!
– Одно другому не мешает. И потом, все равно у нее год пропадает. Она растеряна, как вы не понимаете? Не знает, где ей придется доучиваться – здесь или в Америке.
– Конечно, в Америке, – фыркнула я. – Я согласилась принять ее максимум на год.
– Ну вот, видите. А там другая система образования. Я считаю, надо попробовать. И уж простите, но вы ничего не решаете. А ее родители уже подписали все необходимые документы.
Я ушам своим не поверила. Как будто бы меня перенесли в абсурдный роман в стиле Бориса Виана.
– Что?! Что вы несете?
– Челси связалась с родителями, а я сходил к юристу. Мы составили контракт и отправили им авиапочтой, а они подписали и выслали обратно. Они не против, чтобы Челси попробовала себя в музыке.
– Значит, я ничего не решаю, да?! – Я больше не пыталась сохранить лицо. На глазах выступили злые слезы, горячий румянец пульсировал на щеках. – Я всего лишь содержу эту маленькую дрянь! Всего лишь терплю ее гнусный характер! Всего лишь устроила ее в хорошую школу и даю ей карманные деньги! Всего лишь потратила триста долларов на ее стоматолога, вот! А так она мне, разумеется, никто! Никаких юридических прав я не имею, ничего не решаю! Обслуживающий персонал!! И еще – она переспала с моим мужчиной! Вы это знали? Стоило мне выйти за порог, как она подсуетилась! Вот!
Я закрыла лицо ладонями, чтобы он не видел слез,
Эдуард Николаевич, наверное, перепугался, сначала он пытался сунуть мне под нос початую бутылку с минералкой, потом понял, что любые продиктованные логикой действия не имеют никакого смысла, и просто притянул меня к себе. Крепко держал меня, барахтающуюся, и я размазывала сопли по его свитеру из светло-серой шерсти. И мне почему-то было вдвойне обидно, что он был воплощенной фантазией, что в иных обстоятельствах я бы встретила его и бросилась в омут с головой как минимум на сутки. И этот яблочный запах, он с ума меня сводил.
Его теплые пальцы раздвинули мои губы, и кончиком языка я ощутила какой-то сладкий кругляшок – таблетку.
– Успокоительное, – погладив меня по голове, объяснил он. – Проглотите, это хорошая штука, если не злоупотреблять.
Я послушно проглотила. Он гладил меня по волосам, это было приятно. В детстве меня так мама утешала. Я прибегала к ней, падала на пол и клала голову на ее колени, а она гладила меня по волосам и спокойным голосом объясняла, почему не стоит расстраиваться, и вообще мир удивителен, а вся жизнь впереди.
– Ну вот, все уже нормально, да, Даш? Понимаю, ты так перенервничала, бедненькая. Это нормальная реакция. Главное, что я оказался не таким уж подонком. У твоей сестры нет романа с учителем, и не стоит больше об этом думать.
Я оторвала лицо от его свитера. Стыдно и противно.
– Слушай, а тебе идет быть заплаканной, – улыбнулся он. – Такой беззащитный вид.
– Спасибо, – надтреснутым голосом ответила я. – Ладно, мы еще с этим разберемся. Не думаю, что моей сестре стоит этим заниматься. Я переведу ее в другую школу, вот.
Его лицо вытянулось.
Ну почему, почему так получается, почему все так волнуются за Челси и всем так наплевать на меня? Она всего несколько месяцев в России, и уже нашла человека взрослого, умного, которому не наплевать на ее судьбу. А тот же Федор даже ни разу не позвонил мне после инцидента. Нет, он понимал, что я бы его никогда не простила, но элементарно набрать номер и узнать, как я все это пережила? Может быть, я депрессивно напилась и сверзилась с балкона, может быть, меня заперли в психушке и пичкают феназепамом, да мало ли что? Просто удалил мой номер из списка контактов, стер позорную страничку, и все. И Романович – да, мы вместе, да, он хорош в постели, да, я знаю его секреты, а он мои. Но это не настоящая близость, скорее иллюзия отношений. Мы оба как будто бы роли играем. И мама, это, пожалуй, самое обидное – мама! Она звонит через день и обеспокоенным голосом спрашивает о Челси – не переживает ли, не похудела ли, не простудилась ли? И ни разу не поинтересовалась: а мне-то как приходится?