Москва-сити

Незнанский Фридрих Евсеевич

Это был бред какой-то, – оказывается, ему еще и спасибо надо было сказать за то, что не сам стрелял! Дружба, стало быть, не позволила ему заниматься покушением самолично, однако нанять для этого людей не помешала… Или Джамал сам уже стал игрушкой в чьих-то преступных руках? Вообще-то на него это мало похоже…

Ах, Джамал, Джамал! Вот тебе и честность горца! Вот тебе и порядочность! Вот тебе и дружба, которая на свете выше всего остального…

И все это из-за денег, хуже того, из-за какого-то бэушного щита, который через месяц пойдет в металлолом, потому что давно уже выработал свой ресурс и починить его нельзя! А может, если быть точным, не из-за самого щита, а из-за того сообщения,

которое он должен был сделать на правительстве по Лефортовскому туннелю? Ну что ж, коли так, они своего добились – и не убивая его, не допустили до заседания правительства. И выходит, они теперь выиграли темп, как говорят шахматисты, и все свои делишки обтяпают как раз благодаря тому, что вовремя его подстрелили.

А вот хрен бы им! Не бывать этому! Он так воодушевился идеей противодействия жуликам, что хотел тут же сообщить об этом Джамалу, но тот вдруг стал каким-то зыбким, трепещущим в воздухе и через несколько мгновений совсем растворился в нем, оставив Георгия Андреевича в недоумении…

Очнувшись в следующий раз, он долго морщил лоб, вспоминая о видении. Впрочем, он даже не мог бы со всей уверенностью сказать, видение то было или самая настоящая явь.

Но как бы то ни было, а привидевшийся разговор с бывшим другом запомнился ему очень хорошо. А потому Георгий Андреевич наметил себе на наступивший день два задания: найти туннельщика Баташова – как едва ли не самый сильный аргумент в его предстоящем споре с Рождественским (считай, с Джамалом) – и узнать у лечащего врача, когда он разрешит ему новую встречу со следователем.

Он позвонил по мобильному в институт, где работал Баташов, и тут же выяснил, что Михаил Васильевич уже неделю как находится в реанимационном отделении Склифа. Угадал-таки туннельщик, встретили его какие-то отвязные хлопцы темным московским вечером…

Это было ужасно жаль. Во-первых, просто жаль человека, светлую голову. И, во-вторых, срывался тщательно продуманный Георгием Андреевичем план блокирования проекта глубокого туннеля. Он-то хотел послать Баташова с той самой запиской, которую сам приготовил специально к заседанию правительства. Послать либо к мэру, либо прямо на очередное заседание правительства, – уж Баташов-то сумел бы выложить все аргументы против…

Но сам факт нападения на Баташова лишь укрепил его в желании во что бы то ни стало встретиться со следователем.

Джамал бил первым. Надо было сделать так, чтобы второй удар ему уже не понадобился…

В МОСГОРПРОКУРАТУРЕ

Они столкнулись нос к носу прямо у кабинета Калинченко – она не стала ждать в «предбаннике», а вышла в коридор, стала у окна и нервно мяла сигарету, никак не решаясь уйти совсем. А что, если этот неприятный следователь и впрямь не шутил. Вот сейчас она уйдет – и сделает тем самым хуже и себе, и, может быть, Георгию. Ну уж дудки! Хрен у него что получится! Она очень кстати запомнила, как на последнем концерте в честь работников прокуратуры генеральный прокурор, полноватый мужик, выскочил на сцену с огромным букетом, поцеловал ей руку, а потом говорил всякие теплые слова. Если что – она пойдет к генпрокурору на прием, и тогда посмотрим, чей будет верх…

Ощущение было крайне мерзостное – она хотела как лучше, пришла сама, чтобы рассказать, что знала, помочь следователям, а оказалось, что она еще и виновата в чем-то! Настя ненавидела придуманную кем-то сравнительно недавно приговорку насчет того, что доброе дело всегда наказуемо, но сейчас, как ни странно, как ни горько ей это было сознавать, получилось именно так.

Но как ни была Настя сосредоточена, она – женщина есть женщина, а тем более примадонна, – успевала замечать и то, что на нее оглядывались

проходящие по коридору мужчины, все больше в красивой прокурорской форме, и то, что неподалеку опять сгрудились, словно случайно, какие-то молоденькие сотрудницы женского пола. В результате она, естественно, не удивилась, когда рядом с ней остановился высокий белобрысый прокурор с одной майорской звездочкой на погонах и сказал с нескрываемым удивлением:

– Здравствуйте, Анастасия Янисовна! Я смотрю – вы это или не вы… Скажите, а кто вас к нам вызвал?

Она оценивающе окинула его взглядом. Симпатичный мужчина, но уж больно какой-то чиновничий способ знакомства выбрал.

– Вы кто? – спросила она, несправедливо перенося на блондинистого прокурора раздражение, накопившееся в кабинете Калинченко.

– Я? Я следователь по делу Георгия Андреевича Топуридзе, младший советник юстиции Якимцев Евгений Павлович.

– А! – протянула Величанская и фыркнула. – Так это, значит, вы! Черт знает что у вас тут творится! То один объявляет, что занимается делом Топуридзе, то другой. – Она, конечно, сразу вспомнила, что из проходной ее послали именно к этому Якимцеву, но ее, что называется, несло. – Знаете, вы уже третий следователь по делу Топуридзе, с которым я знакомлюсь…

Якимцев слегка растерялся. Видя до этого ее только по телевизору, он и относился к ней как человеку иного, заэкранного мира. А она была вполне реальной, красивой женщиной, оказавшейся почему-то очень неприветливой и сварливой.

– Но я действительно следователь… Я возглавляю бригаду, расследующую это дело, и я сам хотел с вами поговорить, и вдруг вы тут, у нас…

Она сразу увидела, что он говорит искренне, и это заставило ее немного смягчиться.

– Я вообще-то шла к следователю Турецкому, – сказала она. – А меня тут, у вас, уверили, что такой в вашей прокуратуре не работает.

– Ну да, – закивал Якимцев, – он в Генеральной, это совсем в другом месте. Я знаю, вы с ним встретились в фирме «Стройинвест», да? Он мне рассказывал…

– Действительно, было такое, – сказала Настя, сломав наконец измочаленную сигарету. – Слушайте, у вас тут покурить где-нибудь можно? Не могу… до чего довел меня один тут у вас… тоже следователь, между прочим… Просто все внутри ходуном ходит, верите?

– Верю, конечно, – понимающе улыбнулся он. – Пойдемте, я вам покажу, где у нас курят. – Он повел ее к лестничной площадке, где было место для курения, спросил на ходу: – И кто же это на вас так подействовал, Анастасия Янисовна?

– Да есть тут у вас такой… Калинченко, знаете?

Якимцев кивнул. Неужели Калинченко начал тихой сапой какое-то собственное расследование? Вот это будет номер!

– Он что, вызвал вас повесткой? – осторожно спросил Якимцев.

– Никто меня не вызывал. Я пришла сама, чтобы помочь следствию. Просто хотела хоть что-то сделать для Топуридзе, чтобы поймали тех, кто на него покушался…

– Анастасия Янисовна, я понимаю, вы на нас обижены, вам не нравится с нами иметь дело. Но, пожалуйста, вы можете мне рассказать то же самое, что рассказали начальнику следственной части Калинченко? А также и про то, что за конфликт у вас с ним приключился?

– Идиотизм какой-то! – словно не слыша его, продолжала возмущаться Величанская. – Пообещал, что посадит меня, понимаете? Меня, заслуженную артистку России, пугает, как какую-нибудь девчонку с панели!…

– У вас сейчас есть время, Анастасия Янисовна? – деловито спросил Якимцев. – Вы почему не уходите, вы еще кого-то ждете? Что вам сказал Калинченко?…

– Да никого я не жду… Просто этот, блин, настоящий полковник… он хочет, чтобы я подписала протокол допроса, или как там это у вас называется. Вот я и стояла, решала – уйти или нет. И тут вы…