Москва тюремная
Шрифт:
(... )
Во время выжигания этого слова он не кричал, а только шипел от боли. Затем я повесил его на веревке сине-белого цвета...
(... )
2 июня 1993 года произошло событие, которого маньяк и ждал, и боялся одновременно. Он был направлен в Институт общей и судебной психиатрии имени В. П. Сербского.
Увы! — надеждам «закосить под психа», которые он так лелеял, не суждено было сбыться. Согласно закону, главным критерием определения невменяемости является «невозможность отдавать отчет в своих действиях или руководить ими». Сергей Александрович Головкин был признан вменяемым.
Литерное дело «Удав» было почти закончено. Расстрел шел однозначно. Но до суда, как ни странно, было еще далеко.
В октябре 1993 года в России была предпринята попытка очередного государственного переворота, и «одиночки» спецкорпуса Матросской Тишины потребовались для более высокопоставленной публики; в то время в бывшем кагэбэшном режимном корпусе № 9 бывших защитников Белого дома содержалось не меньше, чем высокопоставленных воров и бандитов. И подследственного перевели в СИЗО № 2, в Бутырку, но тоже на «спец».
Конечно же, тюремная администрация прекрасно понимала, что могут сделать с маньяком в общей камере: слух о заезде на «спец» знаменитого «Фишера» мгновенно разлетелся по «блатному телеграфу». Понимала администрация и другое: Головкина непременно следует оставить в живых — для будущего судебного процесса.
Именно потому маньяка довольно долго продержали в «одиночке», подыскивая подходящих сокамерников. И лишь спустя неделю таковые были подобраны: восемь первоходов, без связей и веса в уголовном мире, с соответственными статьями обвинения: «Незаконное получение банковского кредита», «Хищения в особо крупных размерах», «Получение взятки»...
Новая «хата» находилась на так называемом «большом спецу», который традиционно предназначается для серьезного контингента, но тем не менее была «лунявой», то есть без «дорог». Воры, державшие на Бутырке масть, не имели с этой камерой связи и, следовательно, не могли свершить правосудие.
Последнее обстоятельство и позволило маньяку дожить до суда.
Суд состоялся в октябре 1994 года.
В последний момент было решено переиграть — судебный процесс был закрытым. Слишком кровавые подробности, выплывшие во время следствия, могли бы привести к непредсказуемым последствиям, вплоть до поджога здания суда и линчевания подсудимого.
Головкин сидел в металлической клетке под охраной четырех конвоиров, опасливо глядя в зал: матери и отцы погибших детей пытались дотянуться до убийцы через стальные прутья.
В одной из смежных с судебным залом комнат дежурила бригада «Скорой помощи» — трижды родителям убитых становилось плохо с сердцем.
Защищал маньяка опытный адвокат Пашков. Виновность Головкина в совершении чудовищных преступлений не вызывала сомнений, и потому адвокат мог лишь попытаться убедить суд заменить исключительную меру наказания пожизненным заключением. Мол — в быту и на работе характеризуется положительно, имеет поощрения, за успехи в коневодстве награжден Большой серебряной медалью ВДНХ, активно помогал следствию, написал «явку с повинной», ранее не был судим...
«Оставьте ему годы для молитвы», — попросил адвокат в конце процесса.
Однако для суда такой аргумент показался неубедительным.
19 октября 1994 года судья Дзыбан наконец огласил приговор.
По совокупности всех вмененных
В тишине судебного зала сухо и бесстрастно прозвучал голос судьи:
— Именем Российской Федерации ... приговорить Головкина Сергея Александровича к исключительной мере наказания — расстрелу.
Осужденному предоставили последнее слово. Поднявшись, он взглянул сквозь прутья решетки сперва на судью, а затем в зал и, откашлявшись в кулак, глухо произнес:
— Я виноват. Мне нечего сказать в свою защиту. Расстреляйте меня ...
БУТЫРСКАЯ ТЮРЬМА, ИЗ № 77/2 «СМЕРТНИК»
Не скоро совершится суд над худыми делами; от этого и не страшится сердце сынов человеческих делать зло.
1. Смертная казнь как исключительная мера наказания может быть установлена только за особо тяжкие преступления, посягающие на жизнь.
2. Смертная казнь не назначается женщинам, а также лицам, совершившим преступления в возрасте до восемнадцати лет, и мужчинам, достигшим к моменту вынесения судом приговора шестидесятипятилетнего возраста.
3. Смертная казнь в порядке помилования может быть заменена пожизненным лишением свободы или лишением свободы на срок двадцать пять лет.
Статья 59 УГОЛОВНОГО КОДЕКСА РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ
Тюрьмы бывают разные: СИЗО и «крытки», комфортные и не очень, «красные» и «черные», «правильные» и «беспредельные»...
А бывают еще — просто тюрьмы и тюрьмы «исполнительные». То есть те, где расстреливают.
Об этом Сергей Александрович Головкин, маньяк, приговоренный к исключительной мере наказания, узнал в так называемом «коридоре смертников» следственного изолятора № 2. Так уж получилось, что в начале девяностых исполнительных тюрем в Москве осталось лишь две: Бутырка, куда его привезли после оглашения приговора, и Лефортово.
Смертнику выдали полосатую робу, такие же брюки и определили в одиночную «хату» — маленькую, не больше типовой кухни в «хрущевке». Полукруглые своды, забранное в решетку микроскопическое окошечко, узкие нары, умывальник, параша... В глазок железной двери с откидывающейся «кормушкой» то и дело заглядывал вертухай: у приговоренных к расстрелу куда больше попыток суицида, чем у обычных арестантов.
Мир сузился до размеров камеры, окончательно и бесповоротно материализовавшись в пространстве два на три метра. Где-то там, за непроницаемыми стенами Бутырки вовсю кипела жизнь огромного мегаполиса: по проспектам и улицам катили бесконечные табуны машин, заключались контракты в офисах фирм и банков, сдавались экзамены в институтах... Но ему, приговоренному к «исключительной мере», до всего этого не было никакого дела. Только теперь, в этом навсегда замкнутом пространстве смертник осознал: он никогда уже не увидит синего неба над головой, никогда не потрогает первые липкие весенние листочки, никогда не пройдется по влажной после июньского дождя траве...