Москва за океаном
Шрифт:
А что ж страна победившего коммунизма, духовная родина? Сурово обошлась она с духовной дочкой: на ней Ким сразу ограбили, и при этом еще сильно поколотили, поскольку она по приобретенной в свободном мире привычке противилась произволу. Далее Кулагин, который приютил ее в Филях. Он с легким злорадством вспоминает приключения своей жены в стране коммунистов:
– Как идешь от моего дома к метро, так там по пути как раз винный, на Малой Филевской, и его как Бастилию брали... А там с утра такие ребята торчали! Она сначала удивлялась - отчего ж у них такие румяные рожи. После насмотрелась всякого - там и лужи крови, и драки бывали. Для нас это нормальное
В Москве Ким пыталась понять жизнь и специально встречалась с анонимными алкоголиками, с пролетариями - представителями революционного класса и "лучшими" людьми - коммунистами; очень удобно было то, что иногда все три ипостаси соединялись в одном лице.
Ну и какой был вывод?
– спросите вы. А какой может быть вывод после общения с такой публикой?
Ким страшно расстроилась и во многих своих идеалах разочаровалась:
– Мне видно, что любой нормальный умный человек, порядочный в моих глазах, который имеет какие-то принципы, - такой человек не будет в русской компартии.
И я тут что, с ней спорить буду?
– Так коммунисты - они и есть коммунисты, какой с них спрос...
– В Америке - это другое, - обижается она.
– У нас даже в компартии США были принципиальные люди! И рабочие у нас чувствуют, что они могут что-то делать. А в Союзе рабочий - бессильный. Если он не получает зарплату, он не будет протестовать, он просто будет без денег. Это какая-то рабская психология!
– Дальше она меня берется утешать: - У нас такая психология тоже есть у негров от исторических причин, потому что они рабами были. И поэтому сейчас у них нет такого самоуважения, как у белых. Они не могут поднимать себя, они пользуют наркотики. Большинство негров нищие...
Будущее России Ким представляется прекрасным:
– Я надеюсь что у вас забастовок будет еще больше. А то большинство страдает и бедствует, а мафиози правят страной.
Это жестокое триединое разочарование в коммунистах, рабочих и алкоголиках могло бы сломить Ким, если бы она не нашла утешения в Кулагине. Он был всем хорош: во-первых, беспартийный, во-вторых, не пролетарий, а художник, а в-третьих, пить фактически бросил. А душевность одинокого художника, с которой он по пьянке бескорыстно спас несчастную девушку, была и вовсе беспример-ной.
И она сделала ему предложение, от которого он не смог отказаться:
– Она мне говорит, пойдем женимся, в смысле я замуж выхожу. Ну, за меня.
Узаконили они свои международные отношения. И стали жить-поживать и добра наживать.
– Помню, были у нее какие-то французы, я им матрешек с Горбачевым налепил, а они мне телевизор цветной и палас подарили.
– Кулагину приятно про такое рассказывать.
– Стал я подниматься, подниматься... Я в Америку жить и не собирался. Мне и в Москве было хорошо. Думал, жена - американка, даст мне престиж какой-то.
А престиж точно появился:
– Телефон, как утюг, стал нагреваться. Всем я стал нужен, всем я стал хороший. Все ко мне уже липнут...
Однако разлука художника с родиной представлялась неминуемой.
– В Москве тогда дела такие начались, что и жратвы нету; как раз мятеж первоначальный был в августе. Так что решил я ехать.
Таким был его ответ на вечный и мучительный вопрос: "С кем вы, мастера культуры?"
– А ехать в Америку - так надо ж уметь что-то делать! Ну, перед отъездом
– Это с какого вокзала на Нью-Йорк отходят поезда?
– Нет, мы до Хельсинки, а дальше - самолетом. Потому через Финляндию, что везли заготовок много, из "Шереметьева" столько не выпускали.
Жить они стали в тихом американском Подмосковье, поближе к теще. Сняли в райцентре Скрэнтон дешево, за 300 долларов в месяц, домик.
Вот в нем-то мы и сидим, на кухне. Вообще я заметил, что иностранцы очень быстро заражаются русской привычкой кухонного общения; съездили разок в Москву - и все, неуютно им уже в стандартной вылизанной гостиной. Сидим совершенно по-русски, только что без водки. Ким заранее по телефону взяла с меня слово, что я приду без нее, родимой. Я так и пришел пустой. Кулагин стал уныло расставлять на кухонном столе здоровенные чайные, как в России про них иногда говорят, бокалы и доставать из буфета шоколадки равнодушной недрогнувшей рукой... Это, конечно, очень скучное занятие. Но вот он вспомнил о чем-то приятном, бросил эти шоколады и прочувствованно воскликнул:
– А вот, подарю-ка я тебе свитер!
И быстро принес, точно из другой комнаты, этот подарочный свитер. Толстый такой, самодельный (явно индейской, с характерным узором, вязки), теплый, под суровую подмосковную зиму:
– Вот, бери!
И размер у нас один, солидный и внушительный, так что отговорить его от дарения свитера было очень непросто. Художник поначалу не хотел меня слушать:
– Скучно мне! Живешь как в золотой клетке. Жрать есть, обуться-одеться есть, выпивки полно, машина есть, вторая есть, а общения нет никакого... Русские эмигранты, которые сюда приехали, друг от друга убегают; какая-то паранойя! Но тут один есть из Ленинграда, так мы с ним выпиваем иногда водку деликатесную, при том что я практически не пью, ты ж знаешь.
Последние слова были, видимо, для жены: она ж волнуется. Ведь с ошибками молодости покончено - никаких левацких завихрений, экспериментов, страшных заграниц. Ким теперь предпочитает приличную размеренную жизнь и респектабельную деятельность. Обе ее работы вполне буржуазные. Первая - она менеджер своего мужа, то есть понятного коммерческого художника из области массовой культуры. Вторая - это в департаменте защиты окружающей среды: она там клерк в департаменте тушения подземных пожаров и приведения в порядок ландшафта, попорченного шахтерами.
Кстати, насчет пролетариата; что касается русского, так его Ким до сих пор вспоминает недобрыми словами. За то, что он оказался пассивным, безыдейным и совершенно не склонным к потрясению основ! К тому же и ограбил ее в Москве скорее пролетариат, чем интеллигенция или, допустим, деловые круги...
И вот, сидим на кухне, давимся чаем... Трудно художнику на чужбине! Это факт...
– Непросто тут! Сам знаешь: два мира - два детства.
Из России Кулагину шлют деревянные заготовки матрешек и яиц, а он их раскрашивает.