Москва закулисная-2 : Тайны. Мистика. Любовь

Райкина Марина Александровна

— Я, мое имя — вывеска. Что ж тут говорить? Слава богу, я не имею отношения к деньгам.

Сами собой отпали вопросы о рэкете и финансовых махинациях.

— У меня твердый оклад. Сколько? Прилично: мой годовой гонорар в последней картине равен полуторамесячной зарплате здесь.

«Вывеска» — это к вопросу о жесткости бизнеса, для которого популярность, народная любовь и заслуги перед Родиной — не в счет. Ничего драматического, слава богу, Будницкая не испытала. Но когда она уехала на съемки и не появлялась на работе дня три, хозяева разговаривали с ней совсем не как с артисткой. Дело дошло до конфликта, но обошлось без жертв с обеих

сторон.

— А не тянет в профессию?

— А я и не бросала ее. Уже снялась в двух фильмах. Подписала контракт на год: у меня главная роль в сериале.

Надо сказать, Будницкая, совмещая творчество с бизнесом, меньше всего получила материальных выгод. Она всегда была в порядке — снималась в кино, плюс муж-кинорежиссер, плюс родственники во Франции. Все это создавало ей репутацию светской дамы. И хотя она была по-своему очень привязана к «Бабушке», однако на вопрос, если бы на выбор ей предложили работу по профессии и за хорошие деньги или бизнес, не раздумывая, ответила: первое.

Из профессии уходят не от хорошей жизни. Подмостки, кулисы, конечно, звучит благороднее, чем стойка бара, посудомойка, «а ну-ка принеси». Но, с другой стороны, годами просиживать в театральном буфете или ресторане Дома актера и безнадежно трындеть про то, как артистка Х (конечно, бездарная) спит с режиссером Y (еще той серостью) и он за это дает ей роли, не замечая более достойных талантов… Уж лучше стоять у стойки бара, работать официантом, как это делают актеры во всем мире. Во всяком случае, честнее, веселее и… прибыльнее.

Хотя справедливости ради надо заметить, что Алла Будницкая в конце концов ушла из ресторанного бизнеса.

Идиот наоборот

Есть идеальный пример того, как почувствовать разницу между артистом и его комическими персонажами. Как выяснилось, никакой разницы нет. Комик Михаил Светин, маленький, как вьетнамец, в жизни такой же смешной, как на экране. Так же налегает на слова. Фразы бросает на полпути, как неверный муж. Другой скажет — и ничего. А у него все уморительно выходит. Физиономия опять же… Он не стесняется в выражениях и ругает себя в основном идиотом. Я обнаружила его в бывших царских покоях загородного дворца на окраине Питера у Черной речки ныне военном санатории. Шут в царских апартаментах выглядел весьма по-домашнему: тапочки и спортивный костюм, рядом жена. И повторял, что он

ИДИОТ НАОБОРОТ

Я с четырех лет смешил людей — В десять я притворялся, что ворую — Мне всегда нравилось быть маленьким — Все комики кончают трагедией

— Ой, Марина! Чтобы ты знала: я тот человек, который делает все наоборот. Клянусь вам. Два дня меня уговаривал Марк Захаров перейти к нему в театр. Это после того, как мы снимали «Двенадцать стульев», я там маленькую рольку играл — инженера Брунса. Марк квартиру давал, Брониславу Константиновну, мою жену, не глядя брал в театр. И потом Гончаров меня с жильем приглашал в театр Маяковского…

— Михаил Семенович, насколько мне известно, живя по принципу наоборот, вы сначала подались в музыканты, а потом в артисты?

— В артисты-то меня не приняли. На консультациях в ГИТИСе я читал «Оратора» Чехова и басню Михалкова: «На рынке корову старик продавал» (вскочил, декламирует). Старушка одна (я ведь никого не знал тогда) сказала мне: «Вы готовый

эстрадный мастер. У вас очень широкие верхние зубы». Но зубы не замерила. После этого я пошел на биржу, в сад Баумана, где собирались провинциальные артисты, которые кочевали из театра в театр. Называлась она «Бюро по трудоустройству актеров». В общем, я приперся на биржу, и там один мужичок перехватил меня. Дал подъемные и определил в театр города Камышина. А театр (бьет рука об руку) — то, что мне нужно. Хоть в Камышине, хоть в Кислодрищенске.

И вот я приехал в Камышин. И столкнулся лоб в лоб с этой женщиной. Ужас! Поймался. Русская красавица…

— Судя по тому, что все наоборот, этот брак вам противопоказан. Не должны были на ней жениться.

— Не должен. А кто думал, что я столько с ней проживу? Я рассчитывал «раз туда — раз сюда». Как обычно бывает в театре. Но застрял. О! Нам дали роли, Марина, в «Браке поневоле». Я играл старого Сганареля на каблучках, а Бронислава Константиновна — Доримену. У нее — о… — была прекрасная фигура.

— Так вы на фигуру клюнули?

— Клюнул, честно. Горячий был, молодой. Увидел — куда деваться?

— А как же она за вас, такого, извините, мелкого, пошла? Красавица, на голову вас выше…

— Помнишь, у Жванецкого есть: «А эта, ядовитая, где она меня нашла?» Прекрати смеяться. Я ее шантажировал. «Будем жениться?» — спрашивал. «Нет». «Тогда я женюсь на другой». «Тогда я согласна». Это действительно так было сорок лет назад. (Смеется.) Она, между прочим, в серьезном театре работает. У Додина. И там все время играет трагедию русского народа в «Братьях и сестрах». Там деревня… В платочке ходит… Приходит после спектакля вся такая — ух (серьезная гримаса — лицо в кулачок). А я после спектакля такой веселый… (Расплывается, как блин на сковородке.)

Мы, Марина, работали на периферии, поменяли шесть или семь театров. В Петропавловске были, в Иркутске, в Кемерово, в Пензе, в Петрозаводске. И потом некуда было деться — Питер рядом, тут же и остались. Поэтому я и не поехал к Захарову: только-только на Фонтанку из подвала перебрался. Двухкомнатную квартиру получил, аж тридцать метров. При мысли снова паковать манатки, покупать контейнер… Да пропади все пропадом.

Мы испытали все прелести провинции. Днями-ночами плутали в машине по Целине: артисты в кузове грузовика, рядом ящики с костюмами. Въезжали в деревню — ой, это ж сколько вспоминать (хватается за голову) — бежали мальчишки: «Артисты приехали!», а мы — сразу в клуб захватывать места, кто где спать будет — в директорском кресле, на сцене или на стульях в фойе? Утром покупали молочка, хлеба, вечером играли Гольдони, а после ночевки в следующий совхоз отправлялись.

— Скажите, Михаил Семенович, цену актерской жизни можно узнать только так, помотавшись по городам и весям?

— Это очень важно испытать то, что мы испытали. Я играл по тридцать три спектакля в месяц. В Барнауле меня покойный Жора Бурков на руках из театра в «скорую помощь» вынес. А у меня — сорок температура, руки-ноги скрючило. Тело онемело, как дерево. Дикий страх, что сердце остановится. И тут, как только у меня бывает, вместо нормальной больницы меня привезли в… гинекологию. Вокруг белые халаты, все смотрят, не знают с какого конца ко мне подступиться, а я коньки отбрасываю. Врач сообразил и дальше погнал машину. Это уже потом в неврологии, когда меня накололи, начался отходняк. Врач сказал, что это была истерия, нервная система перенапряглась.