Москвест
Шрифт:
Остей покраснел и закусил губу. Мишка снова ощутил, что князь — совсем еще пацан. Оборону города он организовать может, а вот переговоры вести — не очень. Мишка покосился на Носа. Тот с выражением страдания жевал бороду. Ему явно было что подсказать князю, но он не мог влезть в разговор.
— Ничего, — наконец через силу произнес Остей, — отстроятся. Не впервой.
— Ясно, — грустно сказал Симеон.
— Да что с ним говорить, — зло усмехнулся Василий, — его Литву небось не тронут.
Это так задело Остея за живое, что он вскочил:
— Я
— Ага, — по лицу Василия было видно, что он не прочь сплюнуть, но в парадной зале неудобно, — положишь… За стенами сидючи. А людишки русские без домов да хозяйств точно положат… Пошли, брат, видно, кроме нас с тобой, тут больше некому за русских людей печалиться…
Князья уже собрались развернуться и уйти (даже не кивнув на прощание), когда Остей сдался:
— Ладно… Клятву дадите?
Симеон разулыбался:
— Конечно!
— Неси икону! — потребовал Василий…
…Процессию к татарам Остей, как и все прочее, организовывал лично. И Мишке на сей раз места возле князя не нашлось. Это было обидно.
Нос подошел и положил ему руку на плечо:
— Можа, оно так и надо… Остею чего? Он князь, князей на войне не забивают… Поди пока погуляй…
Мишка пошел, хотя и не понял, к чему Нос заговорил про убийство.
Все познается в сравнении! Теперь Маша это знала точно. Потому что прекрасно выспалась на мешке, под вопли нападавших и обороняющихся, в осажденном татарами Кремле. По сравнению с их жизнью в Бабьем городке, здесь было тихо, надежно и спокойно.
Маша отправилась искать своих боевых подруг, но все разбежались кто куда, даже Клаша. Видимо, отправились узнавать новости и разведывать обстановку.
Жизнь в Кремле била ключом. Самое большое оживление царило на стенах города, но Маша уже так навоевалась, что даже подходить туда ей не хотелось. В центре крепости было поспокойнее, тут готовили еду, перевязывали раненых и точили оружие, обеспечивая тыл тем, кто стоял на передовой.
От нечего делать наматывая круги по городу, Маша в очередной раз вышла на Соборную площадь. Побродила вокруг Успенского собора, зашла внутрь. Ее внимание сразу привлек тихий старичок, забившийся в угол. «Что же он делает?» — удивилась Маша и ускорила шаг, чтобы проверить. Да, действительно, старичок что-то медленно и вдумчиво писал на большом листе толстой бумаги.
— Ой, вы грамоту знаете? — обрадовалась Маша. Было чему радоваться, это был первый грамотный человек, встреченный ею за двести лет!
— Обучен, обучен, — прошептал старик. — Неужто и ты тоже? Можешь прочесть?
Маша попыталась, но буквы были незнакомые, да и почерк, мягко говоря, сложный.
— Нет, не могу, — расстроилась она.
— Ну ничего, ничего, — сказал старик. — Научишься еще, я тоже не сразу смог.
— А что вы пишете? — полюбопытствовала девочка.
— Летопись, — ответил старик. — Должен же кто-то записывать, что происходит. Чтоб не забыть,
— И вы знаете, какой сейчас год? — перебила его Маша.
— Как не знать, конечно, знаю. 6890-й…
— Какой?! — воскликнула Маша.
— …от сотворения мира, — спокойно продолжил старик.
Маше осталось только тяжело вздохнуть.
А старик заботливо свернул свою летопись и, шаркая ногами, понес ее внутрь храма, рассказывая по дороге, что у него хранится полное описание всех московских событий, и что вместе с церковными книгами это бесценное богатство, которое оценят только те, кто будет жить много позже.
«Интересно, — задумалась Маша. — Почему тогда историчка говорила, что почти никаких подлинных документов в Москве не сохранилось…» Маша вышла обратно, на площадь, щурясь от яркого света, и тут ее буквально сшибло с ног.
— Ты жива! Машка! Ты жива!..
Миша орал как одержимый, при этом он сначала стиснул девочку в объятьях, а потом начал трясти ее, как молодую яблоню.
Маше потребовалась пара минут, чтоб сообразить, что происходит.
— Миша? — шепотом спросила она. Голос у нее пропал — видимо, на нервной почве.
— Машка, блин! Ты жива!..
«Заплакать, наверное, нужно от счастья» — пронеслось в голове у Маши, но глаза остались сухими. Из опустевшей головы не выливались даже слезы. Первая осознанная мысль, которая ее посетила, заставила ее подпрыгнуть в Мишиных руках.
— Миша, раз ты нашелся, мы, наверное, можем вернуться домой!
— Да это не я нашелся, это ты нашлась! — заорал Мишка.
— Миша, послушай, — перебила его девочка. — Раз мы вместе, давай попробуем вспомнить историю. Где мы?
— Ты помнишь, когда была Куликовская битва? — спросил Миша.
— Нет, — огорчилась Маша, — тысяча триста какой-то там год… А что?
— А то, — сказал Мишка, — что это было пару лет назад. А теперь Тохтамыш зачем-то приперся к Москве, а князь Дмитрий зачем-то свалил в Кострому… Тут все так запутанно…
— Дмитрий, Дмитрий… Донской, что ли? — спросила Маша.
— Ну наверное, — пожал плечами Мишка.
Маша изо всех сил пыталась вспомнить параграф из учебника истории. Она вспомнила картинку с профилем Донского, вспомнила, что во время того урока Юрка Петровский совсем распоясался и непрерывно хамил учительнице, а она рассказывала о том, что…
— Что-то тогда с Москвой случилось, — сказала Маша. — Донской рыдал на развалинах города. Точно. Юрка очень похоже это изображал.
— А кто же, интересно, ее развалил? — поинтересовался Мишка.
И тут…
Маша и Миша так и не поняли, что произошло. Так и не узнали, что в этот момент открылись ворота города, и полчища разъяренных татар хлынули в город. Они только услышали чудовищный крик сотен людей, потом зазвонил колокол…
И реальность задрожала.
Мишка едва успел подумать: «Ничего… Князей на войне не убивают…» и вцепился в древко подсадочного ножа…