Мост бриллиантовых грез
Шрифт:
Судя по всему, Людмиле тоже не слишком-то везло, иначе с чего бы ей напиваться? Может быть, она квасила с тоски по господину Илларионову, который вот уже почти месяц как срочно свалил в Москву и с тех пор оттуда не возвращался? А может быть, ей наплевать было на сам факт существования господина Илларионова, и она заливала винищем совсем другое горе?
Все может быть. Однако у Эммы при виде Людмилы некий вещий холодок прошел по спине. Такое с ней частенько бывало, и этот «чуй» ее редко подводил.
– Нет, это не она, – проговорила она еще раз, провожая Людмилу взглядом и накрепко запечатлевая в памяти ее лицо и фигуру. – Это совсем другая девушка.
Сказав так, Эмма ушла, чтобы вернуться
В первый раз Эмма была около дома Людмилы Дементьевой в виде простенькой работяги, для которой потеря пачки стирального порошка и двух пакетов кошачьего корма оказалась серьезной прорехой в семейном бюджете. На другой день она оделась побогаче, поэффектней, сильно накрасилась, волосы спрятала под хорошенькую норковую шапочку с ушками, а сама закуталась в толстенную дубленку, в которой ей было отчаянно жарко, но которая прибавляла тонкой и стройной Эмме размера четыре как минимум и меняла ее до неузнаваемости.
На счастье, болтливой соседки во дворе не оказалось. Эмма вошла в подъезд, где жила на втором этаже Людмила, и решила посмотреть на ее дверь. Провести, так сказать, рекогносцировку на местности. Она еще не решила окончательно, как подберется к Людмиле и какие меры применит к ней, чтобы выйти на след Илларионова. С нею вряд ли пройдет тот же номер, что с тщедушной и перепуганной Якушкиной. Эта здоровущая деваха запросто может вступить в рукопашную. Конечно, Роман любую легко заставит замолчать парой оплеух, однако Эмма совсем не хотела превращать его в заплечных дел мастера. Одно дело – пугать, и совсем другое – пытать. И если в крепости своих нервов она была убеждена, то в крепости нервов Романа – отнюдь нет. Кроме того, ситуация не заслуживала того, чтобы ради нее проливать кровь невинных людей. Совершенно не заслуживала, была убеждена Эмма. Никакие бриллианты этого не стоят, тем паче те, которые и так…
Ладно, замнем.
Словом, Эмма решила получше обозреть подступы к квартире Людмилы и пути отхода, заглянуть, если повезет, в ее почтовый ящик. Однако в ту самую минуту, когда она переходила двор, чтобы войти в подъезд, раздался слитный вой двух сирен, и во двор влетели наперегонки две машины: милиции и «Скорой помощи». Эмма, повинуясь все тому же вещему своему чувству, замедлила шаги и могла наблюдать, как обе машины затормозили около подъезда, в котором находилась квартира Людмилы. А потом люди в серой форме и люди в белых халатах повыскакивали из машин и вбежали в подъезд.
Конечно, это событие могло быть никак не связано с Людмилой Дементьевой, однако Эмма, замаскированная, как разведчик в тылу врага, сочла за благо не соваться в подъезд, где запросто можно нарваться на проверку документов. У нее, правда, есть повод в этом доме оказаться, убедительный даже для милиции, но лучше пока выждать время. И она прошла за угол, в аптеку, через боковое окно которой был отлично виден подъезд Людмилы и две стоящие около него машины. Глубокомысленно рассматривая многообразие пищевых добавок, которые обещали сделать зрение зорче, волосы длиннее, ногти крепче, а жизнь в целом гораздо лучше и веселее, она увидела, как из подъезда выскочил парень в белом халате, достал из «Скорой» носилки, еще что-то черное, туго свернутое в небольшой рулон, и с помощью шофера унес эти вещи наверх. Ну, наверное, больного, кто бы он ни был, скоро вынесут из дому и увезут. Однако чем же тот несчастный заболел, если одновременно была вызвана милиция? Одно из двух: или налицо обыкновенное совпадение, и милиция
Эмма вышла из аптеки и неспешно, меленькими шажками побрела по двору, якобы очень сильно боясь поскользнуться на жутких наледях. Между прочим, такой страх на самом деле имел место быть, Эмма не слишком-то и притворялась.
И вот двери подъезда снова распахнулись, и четверо мужчин: двое в халатах (видимо, врач и фельдшер со «Скорой»), один в куртке (скорее всего, шофер) и один в свитере (наверное, сосед или родственник) вынесли носилки, на которых лежало что-то… что-то, упакованное в черный пластиковый мешок.
Труп! Вот те на!
«Скорая» уехала, а через несколько минут во двор вышли милиционеры.
Эмма благоразумно свернула к другому подъезду и немножко подождала, пока милицейская «Волга» убралась. И только потом вошла в подъезд Людмилы.
И немедленно попала на летучий митинг. Человек десять народу – видимо, жильцы подъезда – толпились на площадке между первым и вторым этажом. Шум стоял невероятный – явно они обсуждали случившееся.
Эмма, скромно улыбаясь, протиснулась между людьми и принялась рассовывать по ящикам листовки с портретом какого-то типа, который очень хотел быть избранным в законодательное собрание Нижнего Новгорода. Эти листовки оставил в собственном Эммином подъезде какой-то нерадивый агитатор, не разложив их по ящикам, а просто сложив стопку на батарее парового отопления. Что помешало ему исполнить свой гражданский долг, совершенно непонятно, но помешало очень удачно. Эмма жила в трех кварталах от улицы Белинского, поэтому неудивительно, что и там, и там баллотировался один и тот же кандидат, и она, таким образом, не вводила никого в заблуждение этим нелегальным пиаром.
Эмма рассовывала листовки как могла медленно, а сама превратилась в слух, чтобы ничего из разговора жильцов не упустить. Справедливости ради следует сказать, что особенно напрягаться ей не пришлось, потому что люди говорили громко, возбужденно. Собственно, говорили не все собравшиеся, а только одна женщина – та самая знакомая Эмме тетка, которая чуть не подставила ее перед Людмилой Дементьевой. Эмма старалась стоять к ней спиной, чтобы не быть узнанной, однако не стоило стараться: дама эта по сторонам не глядела, а, уставившись в пространство, на повышенных тонах декламировала что-то – какой-то текст, звучавший до того странно, что невольно возникал вопрос: а в здравом ли уме эта декламаторша?
– «Ты уехал и даже не простился, ты мне этот звонок из Москвы, с вокзала бросил, как милостыню! И все, тебя нет, ты уехал, мы никогда не увидимся. Я никогда не побываю в том доме, который ты два года назад купил на авеню Ван-Дейк, пять и куда ты обещал меня свозить. Обещал-обещал, да так и не выполнил обещание! – восклицала соседка Людмилы. – Ты будешь шляться по своему любимому д’Орсе, скобка открывается, и туда ты обещал меня сводить, скобка закрывается, и даже не вспомнишь обо мне!»
– Д’Орсе? – с каким-то священным ужасом в голосе переспросил кто-то. – Это чего ж такое?
– Музей в Лондоне, неуч! – ответил другой голос, но тут же был поправлен:
– Не в Лондоне, а в Париже. Он-то, кавалер покойницы, проживает, значит, в Париже, на какой-то там авеню, и день-деньской ничего не делает, а только шляется по музею д’Орсе, картины разглядывает.
«Кавалер покойницы! – отметила Эмма. – Ужас какой. Кто же умер?»
Потом, позже, у нее было такое ощущение, что она уже заранее знала – кто, но просто боялась в это поверить.
– В Париже вроде бы Лувр… – недоверчиво перебил кто-то.