Мост через огненную реку
Шрифт:
– Чего ждут-то? – не понял Энтони.
– Вчерашнего дня. Когда мертвых хоронили, нас еще не было, их в первый день собрали, кого нашли. Вы сгоревших людей видели когда, ваша светлость?
– Видел, – передернул плечами Энтони.
– Кое-кого узнали – по украшениям там, по амулетам. Но по большей части закопали незнамо кого. А живые, что в степь ускакать сумели, потом возвращаться стали. Парни и вбили себе в головы, что их бабы, может статься, далеко уехали, лошадей загнали, а теперь к дому пешком добираются. Жена Габи – ей-то куда угодно можно пойти, а эта, Магда… она ведь беглая, ей никуда нельзя, только к тому дому, где ее Лори
Мойзель замолчал, потом залпом допил агару и отшвырнул фляжку. Гален, не глядя, протянул ему свою.
– Ну так вот… Парни и сидят там, где поселок был, у ворот. Подошел я к ним, спрашиваю: что, мол, за дела? Молчат. Габи только спросил, нет ли чего поесть. Я хлеб достал, дал им – кинулись, как звери. Потом Габи позвал меня ветки рубить. Отошли мы в сторону, тут он все и рассказал… Приехали они, когда после пожара второй день шел к вечеру, еще день подождали… На третий стало ясно, что никто уже не придет. А Лори уперся – нет, и все. Подождем еще, они вернутся… И что ему ни говори, словно бы не слышит. Так его Габи все четыре дня и не мог оттуда увести. И одному уехать боязно – не в себе парень, мало ли что ему в башку придет?
Вернулись мы, значит, и я говорю Лориану: поехали, мол. А он все за свое: подождем… Я тогда Габи мигнул, мы его мигом скрутили, через спину коня перекинули, и домой. Дома я его развязал, а он на меня как кинется… Мы вчетвером еле совладали. Заперли его в конюшне, в стойле для жеребцов, оттуда не выберешься, не хуже тюрьмы. Сначала он на дверь бросался, проклинал нас последними словами, потом притих. Я его денек без воды выдержал, на второй день воду поставил, а кормить не кормил. Он долго держался, лишь на пятый день хлеба запросил. Поел и говорит: выпусти, все, мол, понял… Попросил только съездить в соседнюю станицу, вдруг она к мужу вернулась? Съездил я, разузнал потихоньку: нет, не вернулась…
Мойзель надолго замолчал, глядя в огонь.
– И что он теперь думает делать? – прервал, наконец, молчание Теодор.
– Поэтому я к вам и пришел, ваше превосходительство, – откликнулся Квентин. – Не нравится он мне. Габи, тот за зиму извелся весь, почернел, хорошо, если десяток слов в день скажет. Даже не так по жене, как по сыну – любил он его, прямо надышаться не мог. Только сейчас отошел немного. Но с ним все так, как и должно быть. Он крепкий, выдержит. А Лори днем вроде такой, как и был, смеется… а по ночам разговаривает. Я иной раз проснусь, слышу. Иногда тихонько так, ласково, а иногда по-другому: погубил, мол, я тебя… Как будто с живой говорит. Надо уезжать ему из наших краев, не будет ему здесь жизни.
– Так кто мешает? – спросил Энтони. – Мне кажется, Лориан не из тех людей, которых можно остановить, если им чего-то надо…
– Она мешает. – Квентин омахнул лицо знаком солнца. – Держит его. Он ведь всегда был в семье дикой лошадкой, все на сторону смотрел, а тут за полгода дальше, чем на милю, от станицы не отошел ни разу. Сам он не уйдет. Я и подумал: а может, вы к себе его возьмете? У вас ведь есть два денщика, будет третий…
– Ну, из него такой же денщик выйдет, как из меня корчмарка, – усмехнулся Гален. – Но такого парня не взять – дураком надо быть. Вот только пойдет ли ко мне?
– Пойдет, – уверенно сказал Мойзель. – Он мне, еще когда на войне были, говорил: если бы не одно заветное дело, то попросился бы на службу к нашему генералу. А теперь дела заветного больше нет. Да и знает он, зачем я к вам отправился, сказал я ему.
– Не прибедняйся. Не надеялся, а знал, – нетерпеливо бросил Теодор. – Я-то сразу понял, к чему дело клонится, еще когда ты стал про все это с такими подробностями рассказывать.
– Знал, – согласился тот. – Знал, что если расскажу все, то возьмете. Так что скажете?
– Что, что! – вспылил Гален. – А то сам не знаешь? Присылай. Не бойся, не обижу. Я и сам так в свое время ушел, хороший человек меня увел, светлая ему память…
Квентин поднялся и резко, коротко свистнул. Гален усмехнулся.
– Ага, теперь вижу, что именно надеялся, – сказал он с неподражаемым ехидством.
– Я его с собой не звал, – быстро взглянул на него Мойзель. – Только знает он, а значит, болтается где-нибудь здесь, неподалеку. Услышит – придет, нет – завтра с утра пришлю.
И минуты, наверное, не прошло, как у костра возникла еще одна тень. Лориан подошел, остановился на самой границе света, поздоровался.
– Ну все, продал я тебя, – сообщил Мойзель. Разведчик молчал, внимательно глядя на Галена. Энтони
впервые видел его вблизи, и ему показалось, что Лориан тоже изменился, не явственно, как братья, а едва заметно, но куда глубже.
– Возьму тебя ординарцем, как и раньше, – сказал Теодор. – Годится?
– Угу! – кивнул пограничник.
– Только придется научиться разговаривать, как положено, – фыркнул цыган нетерпеливо, но не зло.
– Я умею… – сказал Лориан, кинул на землю мешок и расправил скатанный плащ.
– И пожитки с собой прихватил, – усмехнулся Квентин. – А если бы его превосходительство сказал, что ты ему не нужен?
– Так ведь не сказал же… – улыбнувшись, возразил пограничник.
– Ладно, бывай, – потрепал его по плечу Квентин. – Завтра еще увидимся, простимся.
Он легко шагнул в темноту, а Лориан присел на корточки, подбросил несколько сучьев в костер, отчего огонь вспыхнул ярче. Энтони вгляделся в лицо пограничника и понял суть той неуловимой перемены, которая произошла с ним. Он был все такой же неторопливый, по-кошачьи мягкий, так же улыбался – лишь глаза стали беспокойными, да веселые искорки в них погасли…
Гален и его ординарец еще долго сидели у костерка. Энтони спал, пробуждался, сонно глядел на них, засыпал снова. О чем шел разговор, он так и не слышал. Но утром Гален явно повеселел, а Лориан… Энтони не понял толком, но ему показалось, что и разведчик улыбается как-то иначе…
ПОБЕДИТЕЛЬ ДРАКОНА
…Сана Монтазьен облокотилась на перила крыльца. Прямо перед ней, над воротами постоялого двора, сияло огнями звездное небо. Фыркали, шевелились, переминались с ноги на ногу мулы и лошади, шумно дышали быки. Карета темной массой возвышалась над телегами и возками. Карета без гербов, обитая потрескавшейся кожей, но все равно роскошная для этого двора, для всей этой убогой дороги, такой непохожей на тайский тракт, по которому она привыкла ездить в Монтазьен. Теперь они не едут, они бегут, поэтому приходится петлять в старом экипаже по грязным дорогам и ночевать в жалких трактирах. Это ненадолго, говорит отец. В Тай-ли у них владения больше и богаче, чем в Трогармарке, лишь бы туда добраться. Впрочем, они опережают любую погоню не меньше, чем на дневной переход, даже если допустить тот почти невозможный случай, что погоня возьмет их след.