Мост через огненную реку
Шрифт:
Едва дождавшись утра, он отправился в город, к своему ювелиру. Увидев на пороге лавки лорда Бейсингема собственной персоной, мастер Элиот на несколько мгновений превратился в каменную статую, но тут же засуетился, забегал по лавке, вытащил откуда-то обитое бархатом кресло, закричал, чтобы принесли вина. Подождав, пока иссякнет поток заботы, Энтони в двух словах изложил, что ему надо.
– Знак мне нужен как можно быстрее. Заплачу втрое, – закончил он.
Мастер Элиот побелел, как занавеска, и вдруг рухнул на колени:
– Пощадите, ваша светлость! – почти без голоса прошептал
Теперь в каменную статую превратился уже Энтони. Изготовить орденский знак было самой пустяковой работой. Сколько раз он по рассеянности терял эти побрякушки, и ювелир за день-другой делал ему новые.
– Знак Солнца подделывать! Пощадите, не заставляйте, у меня дети маленькие, – умолял ювелир.
– Замолчи! – рявкнул Энтони. – Хватит трястись. Почему «подделывать»?! Сколько ты мне этих знаков сделал? Или ты не веришь, что у меня есть этот орден!? – угрожающе спросил он.
– Как я могу не верить, ваша светлость! Но ведь у церковников все знаки клейменые. Не дай Бог, увидит кто, что у вас знак без клейма, так ведь не только меня, и вас тоже в Священный Трибунал потянут! Вам что, мало досталось? – он осекся и замолчал, поняв, что наговорил лишнего.
Но Энтони было не до того, он даже не заметил фамильярности мастера.
– Что же мне делать? – растерянно спросил он.
– Подать прошение епископу, чтобы сделали в церковной мастерской, как положено. Да что вы так расстроились-то, ваша светлость? У вас их вон сколько, орденов! Никто и не заметит…
Молча отстранив ювелира, Энтони вышел на площадь. Прошение епископу… да еще этому епископу… да пока его рассмотрят… да пока сделают знак… как раз к маю все и поспеет. А к маю ему уже ничего не будет нужно…
Но это если идти официальным путем. А если иначе? Он принялся вспоминать, нет ли у него или у его друзей хороших знакомств в церковных кругах, никого не вспомнил и окончательно расстроился. Да, конечно, если таковые и были, то кто же в их обществе станет этим хвастаться?
Энтони брел, сам не зная куда, пока не вышел на край каменного города. Перед ним простиралось черное поле, покрытое развалинами сгоревших домов, а за ними в небо поднимались купола монастыря. Он вспомнил настоятеля и грустно усмехнулся: лучше бы вместо вечного поминовения составил ему маленькую протекцию. А впрочем, почему бы и не попробовать? Максимилиан неплохо относится к нему, и ведь это он настоял, чтобы ему дали орден – может, он чем-нибудь, да поможет? В любом случае хуже не будет…
К настоятелю его провели сразу. Тот, вопреки ожиданиям, сидел не в келье, а в кабинете, за огромным письменным столом, по стенам – шкафы с книгами, вокруг – несколько монахов с какими-то бумагами. Легким кивком отпустив собравшихся, Максимилиан встал и пригласил Энтони за небольшой столик в углу, налил вина.
– Я слушаю вас, Дамиан, – без предисловий сказал он. – Надеюсь, вы позволите называть вас настоящим именем?
– Как угодно, святой отец… Я к вам с просьбой… Выслушав Бейсингема, монах немного помолчал, подумал.
– Почему вы не хотите пойти обычным путем? – спросил он.
– Это очень долго… – ответил Энтони. – Слишком долго…
– А как скоро вам нужен знак?
– Я надеялся заказать его сегодня
Монах снова помолчал.
– Он очень вам нужен?
– Очень! – тихо ответил Энтони. – Я ничего не могу вам рассказать, святой отец. Поверьте, не могу… Но это… – он замялся, подыскивая слова…
– …вопрос жизни и смерти? – продолжил настоятель.
– Не знаю… – опустил глаза Бейсингем. Врать ему не хотелось. – Может быть, и так. А может, нет…
– Подождите немножко… – сказал Максимилиан и вышел.
Вернулся он через несколько минут, держа в руке маленький футляр.
– Возьмите, – монах положил бархатную коробочку на столик перед Бейсингемом.
Энтони открыл футляр – внутри был знак ордена Солнца.
– Но… откуда у вас… святой отец?!
– Это мой собственный знак. А что вас удивляет? У меня тоже есть орден Солнца. Монахи орденских знаков не носят, так что он мне не нужен. А если понадобится, я легко достану себе новый. Берите, Дамиан.
Энтони взял было коробочку, потом передумал, снял цепь и сразу повесил на нее маленькую золотую двенадцатилучевую звезду с вделанными в острия лучей крохотными рубинами и бриллиантами, поместив ее внизу, рядом с маршальским знаком. Затем, взглянув на кипу бумаг на столе, поднялся и поклонился.
– Благодарю вас, святой отец. Вы не представляете, как вы меня выручили.
Настоятель тоже встал, поднял было руку благословить, но передумал и лишь сказал:
– Не знаю, чем вы заняты, Дамиан, но, судя по тому, что вам понадобилось солнце… Если будет нужда, вы всегда можете прийти сюда, и я сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь. Да хранит вас Бог, сын мой…
Энтони открыл было рот, но смолчал.
– …даже если вы в Него и не верите! – закончил настоятель.
Энтони сам от себя не ожидал такой звериной хитрости. Он приказал перенести маленький резной столик, на котором держал орденскую цепь и жезл, к себе в спальную комнату и поставить так, чтобы, чуть приподняв голову от подушки, можно было его увидеть. На тот же столик он выкладывал приготовленные на утро драгоценности. Кроме своих фамильных, он нашел в гардеробной несколько новых роскошных уборов и предпочитал их – подарки королевы, при этом тщательно следя за своим самочувствием. Но заговоренным, похоже, был только подаренный ею перстень.
Такое поведение должно было изображать павлина, сгорающего от тщеславия, или до смерти перепуганное существо, непрестанно кланяющееся повелительнице – пусть кто как хочет, так и понимает. А Бейсингему важно было только одно – сохранить солнце. Поэтому он надевал цепь, едва проснувшись, и снимал ее лишь поздно вечером, да и ночью спал чутко, вздрагивая при каждом шорохе, как зверь детеныша, оберегая свой драгоценный знак…
Алан недооценил предстоящее Бейсингему испытание: ему приходилось не просто «труднее» – он уже был на пределе сил. Энтони пытался бороться со страхом и тяжестью, днем это кое-как удавалось, однако ночью кошмары выматывали его вчистую. По счастью, эликсир из синей бутылки продолжал действовать, и как бы тяжело ни приходилось Энтони, как бы скверно он себя ни чувствовал, выглядел он превосходно.