Мост в чужую мечту

Емец Дмитрий Александрович

Еще где-то во дворах есть старые качели. Если поднести нерпь к бетонному основанию, она засияет так ярко, что ослепит секунды на две. Вот только дорога к качелям бестолковая. До нотариальной конторы, затем в подворотню, потом вдоль забора у сберкассы и за гаражи. Да где же эта Гуля?

Афанасий подпрыгнул, надеясь согреться. Он достаточно знал Гулю, чтобы требовать от нее в нужное время оказаться в нужном месте.

Сознание у Гули было порхающее, мотыльковое. К примеру, сегодня все получилось так: Гуля честно стремилась на «Красные Ворота» и из дома выехала вовремя, но по

пути вспомнила, что собиралась купить билеты в театр. Не добравшись до касс, спохватилась, что ей нужен самоучитель живописи, и помчалась в книжный. До книжного она почти добралась, и даже увидела издали его красные буквы, но тут из подворотни на нее, предательски подкравшись, напрыгнуло кафе. В кафе она вновь вспомнила про Афанасия, но уходить было поздно, потому что она сделала заказ. Одним словом, виновата во всем оказалась официантка, которая ползала как улитка.

– Бедненький! Замерз! У тебя такой красненький, такой жалкий носик!.. – запричитала Гуля, бросаясь к Афанасию.

Смешная, маленькая, одета она была в обычном своем капустном стиле. Из-под короткой курточки торчал длинный свитер, из-под свитера – юбка, из-под юбки – шерстяные гетры разного цвета.

– Спасибо! Так и было задумано! – скромно поблагодарил Афанасий и сдернул с перерубленной шеи Маяковского свой длинный шарф.

– Ты дуешься, мой принц! Не дуйся! Я же тебя люблю! – Гуля схватила его за руки и стала дуть ему на пальцы.

– Я проинформирован, – машинально отозвался Афанасий, размышляя, есть ли разница между «Я же тебя люблю» и «Я тебя люблю». Первая фраза казалась ему шаткой.

А Гуля все дула на его пальцы. Он радовался, что этого не видят ни Ул, ни Родион. А то… Ну, в общем, понятно, какой реакции можно ожидать от этих циников.

– Я сидела в кафе и представляла: вдруг тебя у меня украли? И знаешь, мне стало так страшно, так холодно, так пусто!

Согрев Афанасию руки, Гуля стала завязывать ему шарфик и застегивать молнию на куртке. Куртка была не шныровской, обычной. Афанасий покорно разрешал себя теребить, позволяя Гуле реализовывать материнский инстинкт. Интересно, что бы Гуля сказала, если бы узнала, что последнюю ночь он провел в выкопанном убежище под корнями ели?

С возвращением Меркурия Сергеича в ШНыре возобновились занятия по выживанию. Каждый обязан был одну ночь в неделю проводить в лесу в экстремальных условиях: без еды, часто без огня, с минимумом вещей. Мало того: Меркурий отправлял Горшеню искать укрывшихся и, если кого найдет, разрушать их убежища. Спрятаться от Горшени чудовищно трудно. Чаще ты просыпался часа в три ночи в снежной траншее, которую затаптывал увлекшийся гигант с глиняной головой.

– Вот так всегда! Шныр сидит в холодной яме, дрожащий, простуженный, и жует кусочки брючного ремня. А ведьмари ищут его на снегоходах, тепло одетые, в «алясках», пьют коньяк и жрут шоколад, – стонал Рузя.

– Ну так и топай к своим ведьмарям! – орала на него Наста.

Она уже неделю бросала курить и была бешеная. Бой-девица Штопочка смолила «Астру» и утверждала, что лучший способ завязать – вымочить фильтр сигареты в молоке, высушить и закурить.

Нередко в такие «экстремальные» ночи Афанасий сбегал из шныровского парка (пусть себе Горшеня ищет), телепортировал в Москву и шатался по городу. Освещенная фонарями Москва, холодная и ветреная, наполнялась странным ночным народом, днем точно не существующим и, вероятнее всего, отсыпающимся. И ночью в воздухе носилось гораздо больше мыслей – ярких, тонких, интересных. Казалось,

небо приближалось к земле. Афанасий, как существо ментально тяготеющее, это совершенно определенно ощущал.

Москва была для него деревенькой, известной со всеми ее подворотнями. Когда он уставал, то сворачивал в тихий дворик и лежал на холодной детской горке. Такие горки, кажется, специально созданы, чтобы смотреть на небо и мечтать.

До утра он шатался по улицам, изредка забредая в круглосуточную общепитину, где обитали круглосуточные общепиты и, чем-то воровато булькая, грелись дорожные рабочие. К открытию метро продрогший Афанасий обязательно стоял у какой-нибудь станции в теплом потоке воздуха, пробивавшегося с той заветной стороны. Рядом с ним толпились бомжи, лыжники, любители электричек, студенты, у многих из которых оказывался разбитый нос или фонарь под глазом. Так они и ждали, образовывая единое метробратство. За минуту до открытия с той стороны появлялся зевающий милиционер и начинал тянуть вверх железные рамки.

– Пойдем чего-нибудь выиграем! Но, чур, не автомобиль! Не желаю больше неприятностей! – жизнерадостно предложила Гуля.

Они обошли три киоска. Гуля перебирала в руках все билеты по очереди, ругала организаторов лотереи за мухлеж и шла дальше. Выигрышный билет отыскался лишь в четвертом по счету киоске.

– Вот в этом – стиральная машина. Тебе нужна? – шепотом предложила Гуля.

– Не особо.

Но Гуля все равно купила билет и подарила молодой цыганке, которая, обкрутившись до носа платком и крестясь не с того плеча, притворялась нищей старушкой.

– Напрасно. Они на пакетах стирают снегом, – сказал Афанасий.

Он вспомнил, как в марте или начале апреля он шел по лесу и вышел к цыганскому табору. Прямо между соснами стояли шатры из полиэтилена. Две пестрые цыганки, наклонившись, делали с одеждой что-то непонятное. Афанасий не сразу понял, что стирают, и стирают именно снегом.

– Давай посидим где-нибудь! – предложил Афанасий.

Через низкую арку они вошли во двор. Здесь, в арке старинного дома, у давно снятых ворот, Афанасий с умилением остановился возле чудом уцелевшего крюка.

– Догадайся, зачем это? – потребовал он у Гули.

Гуля не смогла догадаться, что доставило Афанасию несказанное удовольствие.

– Лошадей привязывать! Понимаешь: лошадей! – с торжеством объявил он.

Афанасий вспомнил, что Макс просил узнать про Нину, и спросил у Гули, как она поживает.

– Прекрасно, но отдельно от меня, – поджав губы, ответила Гуля.

– Это как?

– Я с ней временно смертельно поссорилась. Примерно на две недели. Я не могу общаться с человеком, у которого такой низкий КРИБ!

– Это что еще? – озадачился Афанасий.

– Коэффициент радости и благодарности. Вот кому-то подарили старый велосипед, а у него радости на сто «Мерседесов». Значит, КРИБ высокий, сто. А ей подари сто «Мерседесов», а у нее радости будет на один самокат. Значит, ее КРИБ – одна сотая. Понял?

Афанасий оторвал еще одну сосульку, угостил Гулю и стал размышлять, какой КРИБ у него. Сто или одна сотая? Вдруг тоже одна сотая? Вот было бы скверно.

Во дворе им толком посидеть не удалось: хозяйственная старушка производила выбивалкой такие оглушительные звуки, что закладывало уши. Они снова вышли через арку, и тут вдруг Гуля сделала нечто странное. Притянула Афанасия к себе, обхватила его шею и поцеловала. Несколько секунд продержала так, вцепившись крепко, как клещ, а потом торопливо потащила за киоск.