Шрифт:
Инженеры с опаской открыли гравитационную установку и, увидев, что чуда нет, выдохнули с облегчением – внутри сидела собака, которую они поместили в капсулу полчаса назад: мокрая, всколоченная, но живая, и даже с виду невредимая. Экспериментаторы загомонили, поздравляя друг друга, хотя повода для торжеств не наблюдалось, а несчастная псина выглядела жалко: она плакала, скулила, прижимала уши и таращила на обидчиков трагические глаза, полные слез.
– Ну-ну, Найда, – пророкотал руководитель проекта, Платон Геннадьевич, пеняя участнику эксперимента с укоризной. Ярослав вытащил Найду из капсулы; собака задрожала и напрудила на полу
– Что мы делаем, это жестоко! – крикнула она.
Она выбежала из зала; Платон Геннадьевич с упреком посмотрел на Романа, и тот нахмурился, сконфуженный выходкой жены. Ярослав пожал плечами, давая понять, что припадки лаборантки его не касаются, и потащил упирающуюся Найду на улицу, а огорченный Виталий Андреевич потрусил за Аней, бормоча:
– Анечка, голубушка, все понимаю, не бери близко к сердцу. Найда очухается за полчаса, а ты расстроишься на весь день, побереги нервы.
Потемневший Роман тоже подошел к Ане и процедил, двигая желваками:
– Прекрати истерику, или я отправлю тебя домой.
– На себе бы попробовал! – вспыхнула Аня. – Смелые, как животных мучить.
Виталий Андреевич испугался, что грянет еще и семейный скандал, и быстро заворковал:
– Анечка, в космос тоже сначала собаку отправили, и на скольких животных испытывают лекарства, приходится жертвовать… а лабораторные мыши, крысы, лягушки? Надо закаляться, обрастать толстой кожей, поговори с биологами, это те еще садюги. Пойми, мы не могли запустить в параллельное пространство человека, технология не отлажена, и мелочь не годится, не показательно. А Найда молодец, почти в норме, посмотри.
Утешая девушку, он сам чуть не плакал. Аня, бессознательно следуя его советам, посмотрела в окно: Ярослав сажал Найду в будку из ящиков, и собака, оклеймавшись, уже скалила клыки на рабочих, которые сгружали у стены ящики с оборудованием.
Аня вытерла слезы.
– Извините, – сказала она. – Глупо. Просто эти ее глаза, и я… – она поежилась, вспоминая плачевный вид Найды, которая за время их эксперимента словно побывала в собачьем аду.
Когда она вернулись в зал, Платон Геннадьевич, довольный, несмотря на склоки, великолепным результатом эксперимента, горделиво расхаживал вокруг установки.
– Несомненный успех, – изрек он, покосился на Аню и язвительно уточнил. – Если не считать мелких эпизодов. Все-таки давайте сосредоточимся, работы много: нам надо снять показания и оформить подробный протокол, чтобы не было разночтений, а то нас замучают по инстанциям.
На его бесцветном лице изобразилось подобие улыбки. Вернулся Ярослав, отряхнул руки и шутя пожаловался:
– А я собачатиной пропах.
Эта дурашливая реплика немного разрядила обстановку. Виталий Андреевич искательно поглядел на коллег, призывая всех к миру и гармонии, и рассмеялся; инженеры вернулись к установке и забыли про Найду. Но насупленный Роман все еще дулся на жену, а Аня, чувствуя за собой вину, робела и не решалась подавать голос. Снимая показания с датчиков, она старалась изо всех сил. Потом закончилась ее смена, и Платон Геннадьевич отпустил свою ранимую сотрудницу на все четыре стороны.
– Иди, восстановись, – приказал он. – Пригаси эмоциональный фон, ты устала.
Аня одна засобиралась домой. К тому времени работа была в разгаре, и коллеги даже не отвлеклись, только Роман все же снизошел до жены и хмуро кивнул. Вздохнув, Аня убралась
Вахтер на посту мирно посапывал за пыльным стеклом. Аня вышла из корпуса, с удовольствием вздохнула полной грудью и пошла по полигону, созерцая рыжее предзакатное солнце, которое опускалось за сосны и корпуса института. Темнело, и в окнах зданий горел убаюкивающий свет, внушая Ане, что исследовательский комплекс занят исключительно делами, служащими прогрессу, и что здесь никогда не происходит ничего дурного. Налюбовавшись индустриальным пейзажем, она заглянула в магазин у проходной, купила батон, бутылку кефира, и мысленно освободилась от работы, погружаясь в семейные хлопоты. Придя домой, она распахнула окна; в квартиру ворвалась прохлада, Аня вышла на балкон, опустилась в кресло, блаженно вытянула ноги и понаблюдала за детьми, которые играли в футбол на площадке. Домашняя обстановка придала ей сил, и она засмеялась над собой, не сомневаясь, что завтра сотоварищи позабудут ее комичную оплошность.
Роман часто задерживался допоздна, так что она не волновалась, следя, как часовые стрелки ползут по циферблату. Шло время; в дверь позвонили, и Аня решила, что муж не воспользовался ключами, а ждет ее, чтобы разом покончить с их бессмысленной ссорой. Она побежала открывать, подбирая слова: она готовилась сознаться, что стыдится своего проступка, а заодно и ообещать, что впредь будет разумной; на площадке стоял мрачный Ярослав.
– Пойдем, – сказал он. – Не знаю, что делать.
Напуганная его серьезностью Аня выскочила из дома.
По дороге, пока они бежали к институтскому корпусу, смущенный Ярослав что-то невнятно бубнил, и Аня, слушая, не понимала, верить ему или нет. Ей только было ясно, что с Романом случилась беда. По словам Ярослава выходило, что, когда они закончили протокол, Платон Геннадьевич и Виталий Андреевич подписали его и ушли, а Ярослав и Роман остались, чтобы оттереть капсулу, которую они всегда надраивали до стерильности, от грязной Найдиной шерсти.
– Он был внутри, – Ярослав поднял беспомощные глаза, и Аня, привыкшая, что он неизменно владеет собой, испугалась еще сильнее. – Я понес ведро, прихожу, а он закрылся… я думал, он моет, а он говорит: на себе, так на себе… и все, поехал цикл, я ничего не смог сделать, ты же знаешь.
Это была какая-то дикая фантастика; Аню, знавшую, как безрассуден бывал иногда Роман, пронзил страх за мужа, и она остановилась, как вкопанная.
– Ох, – выдавила она через силу. Других слов у нее не было.
Потом, осознав возможные последствия, она рванулась к корпусу. Сказанное Ярославом не укладывалось в ее голове. Ей померещилась катастрофа – она могла потерять Романа, который ушел бы… куда? В неизвестность, в параллельное пространство, про которое Аня знала лишь одно: научные светила на совещаниях уже охрипли спорить друг с другом, отстаивая свою точку зрения, как единственно правильную, но на практике никто ничего доподлинно не знал. Шальной поступок Романа был чистым самоубийством; даже многомудрый Платон Геннадьевич числился первопроходцем в этой неизученной области, где гранды физики с трудом, а порой ощупью открывали новые законы и правила. То, что Найда вернулась, ничего не значило; успех мог оказаться стопроцентной случайностью. Они еще не накопили статистики, их группа провела сегодня первый полноценный, единственный в своем роде опыт, а что стряслось бы при втором заходе, да еще с человеком, оставалось лишь гадать.
Конец ознакомительного фрагмента.