Мост

Бэнкс Иэн М.

Даже фестиваль 1985 года не развеял его хандры. В то время Андреа была в Эдинбурге, но, даже когда она находилась вместе с ним, в соседнем кресле концертного зала, или кинотеатра, или на пассажирском сиденье автомобиля, или под боком в постели, мысли ее были где-то далеко, и говорить о причинах своей отчужденности она по-прежнему не желала. До него доходили слухи, что это из-за осложнения болезни Густава. Он пробовал вызвать ее на откровенность, но она отмалчивалась. Его огорчало, что между ними могут быть какие-то недомолвки. Впрочем, он и сам был в этом виноват — раньше не желал говорить с ней о Густаве, а теперь менять правила игры было поздно.

Ему снился умирающий в другом городе человек, а порой и наяву казалось, будто он видит его лежащим на больничной койке, в окружении медицинской аппаратуры.

С середины фестиваля Андреа сбежала в Париж. В одиночку выдержать этот «бархатный» эквивалент

налета тысячи бомбардировщиков было ему не по силам, поэтому он одолжил у друга «бонневиль» и отправился на Скай.

Шел дождь.

Компания уверенно набирала размах, но он уже терял интерес к работе. Часто задавался вопросом: чем же я на самом деле занимаюсь?

Я всего лишь один из долбаных кирпичей в стене, рядовой винтик в машине, пусть даже смазан чуть получше большинства прочих винтиков. Я делаю деньги для нефтяных компаний, для их акционеров, для правительств, а те их тратят на оружие, способное убить нас не пятьсот раз, а тысячу. И функционирую-то я не как обыкновенный работяга вроде моего отца. Я гребаный босс, работодатель. У меня в руках реальные бразды правления, я обладаю предпринимательской инициативой (по крайней мере обладал), и при моем участии вся гребаная машина вертится чуть резвее, чем если бы не было меня.

Он снова завязал с виски и одно время пил только минералку. Да и травкой почти не баловался, с тех пор как обнаружил, что больше не получает от нее кайфа. Разве что в гостях у Стюарта иногда выкуривал косячок-другой. И тогда это было как в добрые старые времена.

Зато кокаин он теперь употреблял регулярно. Точнее, каждый понедельник поутру или перед любым тусовочным вечером. Но как-то, готовясь к выходу и уже проложив щедрой рукой на зеркале две дорожки, он включил телевизор, и в теленовостях показали голод где-то в Африке, и ему запал в душу ребенок с мертвым взором и кожей, как у летучей мыши. Он глянул в зеркало на столе, перед которым сидел на корточках, и увидел в стекле, чуть припорошенном белыми блестками, собственное лицо. За минувшую неделю он «запихнул себе в нос» триста фунтов. Отшвырнув бритвенное лезвие, он сказал: «Блядь!»

Просто этот год выдался неважным, решил он. Очередной неудачный год. Он перешел на обычные сигареты. Смирился в конце концов с необходимостью носить очки. Лысина на макушке достигла диаметра водосливного отверстия в ванне. И в его душе как-то уживались юношеская неуемность и старческое стремление выполнить самое важное, пока еще есть шанс. Ему было тридцать шесть, но он себе казался то вдвое моложе, то вдвое старше.

В ноябре Андреа сообщила, что, видимо, задержится в Париже. Густаву требовался постоянный уход. И если будет настаивать его семья, то придется оформить брак. Она надеется, что он поймет и простит.

— Мне очень жаль, малыш, — сказала она пустым голосом.

— Ага, — сказал он. — И мне.

Нет у меня, блин, никакого морального права жаловаться на судьбу, она давно меня балует, но будь я проклят, если сейчас готов так вот все бросить. Рубака — он до конца своих дней рубака, но мало кто из этого племени, скажу я вам, дожил до моего возраста. Я — исключение, и это факт. Может, я бы тоже не дожил, кабы не сидел у меня на плече зверек-талисман, но хрен он от меня такое услышит. У него и так всегда задран нос, а тут совсем от важности малыш раздуется, как бы не лопнул. Тем более что он так и не сумел найти решения нашей проблемы — проблемы старения. Не такой-то он и умный, этот ублюдочек.

Как бы то ни было, вот он я, сижу на койке, смотрю на экраны телемониторов и думаю всякие грязные думы, пытаюсь себе стояк нашептать. Вспоминаю Ангарьен и то, как мы с ней развлекались. Чего только не вытворяли! Вы и не поверите небось но в молодости норовишь испробовать все на свете. Да и молодость, говорят, дается только раз (мой приятель-зверек с этим не согласен, но пускай докажет). Конечно, триста лет, да еще с прицепом, — результат нехеровый, но все-таки я пока не готов дать дуба. Куда ж я, с другой стороны, на хрен денусь. Зверек испробовал кое-какие средства (и ему куда деваться-то, мы же с ним одной веревочкой связаны), но все пока без толку, похоже, у него попросту иссякла фантазия; и ведь лопухнется сейчас, как пить дать лопухнется, — как раз когда его помощь была бы ну крайне в тему. Говорит, есть еще похер в похеровницах, не знаю уж, к чему это он. То ли совсем капитально на все забил, то ли взрывать кого собрался. Бедняга день-деньской сидит на столе у моей кровати. Он весь седенький и сморщенный, на плечо ко мне не залазит с тех пор, как мы раздобыли летучий замок. Зверек его называет «кораблем», но он вообще любит всякую чушь нести. Например, спальню прозвал «корабельным мостиком». Короче, было так. Мы вернулись к

волшебнику, который помог мне проникнуть в преисподнюю, и они, волшебник и мой талисман, здорово подрались — аж дым пошел. А я за этим делом следил из угла, но даже пальцем шевельнуть не мог — чертова зверушка навела на меня какие-то чары. Победил в конце концов талисман, и только я думал, что наконец от него избавлюсь, но тут возьми да выяснись, что ему не под силу выполнить задуманное, то бишь завладеть телом волшебника. Похоже, это было просто невозможно, против правил что ли. Выбраться из преисподней ему удалось (с моей помощью), но захватить живое тело — дудки. Незавидная это судьба — томиться в тушке зверушки, как в тюрьмушке, до скончания века. По сему поводу мой приятель вышел из себя и принялся громить колдовские палаты. Все разнес в щепки; я уж думал, что и мне не поздоровится. Но вскоре он успокоился и вернулся на мое плечо и избавил меня от чар. Объяснил, что мы и правда крепко повязаны, к добру это или к худу, и, значит, нам остается только одно: извлечь из этого максимум выгоды.

Может, оно и к добру, да как тут узнаешь? Хотя вряд ли я без него прожил бы так долго. К тому же иногда он подбрасывал очень неглупые идеи. Например, в самом начале предложил навестить молодую ведьмочку, с которой я провернул одно дельце, прежде чем вызволил малыша из Гадеса. А звали ту девицу Ангарьен. Талисман прикинул, что мы с ведьмочкой способны прийти к какому-то соглашению, он так и сказал. Ангарьен сперва в этом очень сомневалась, думала, что зверек вознамерился ее околпачить и завладеть ее телом, или что-то в этом роде, но потом у них был ужасно сложный для моих мозгов разговор, и они чего-то наколдовали и погрузились в какой-то «транс», — между прочим, это ужасно скучное занятие. А когда пришли в себя, заулыбались и по рукам ударили. Талисман мне заявил, что у нас теперь не то тролльственный, не то тройственный союз. Ну я и не возражал, только предупредил, чтобы ничего неприличного. Мне-то что, лишь бы все было по-честному и без подлянок. И не прогадал, похоже. Думается мне, только благодаря этому сговору я и сподобился стать рубакой преклонных годов.

— Что ты делаешь? Пытаешься мертвеца воскресить?

— Заглохни. Не твое дело.

— Как это — не мое? А вдруг у тебя сердце не выдержит?

— Ну а чего бы не накалдавать для меня какую-нибудь гурию-чмурию?

— Еще чего! Ты тогда в один момент ласты завернешь. Прекрати, говорю! В твои года этим заниматься не подобает. Хоть мозги у тебя и отсталые, но зато возраст очень продвинутый.

— Мой хрен и жизнь моя, что хочу, то и делаю.

— Это и моя жизнь, а твоя жизнь не игрушка, если от нее зависит моя. Имей чувство меры, приятель.

— Да ладно, не очень-то вообще и хотелось, так, решил проверить, встанет — не встанет… Может, хоть порнушку какую покажешь?..

— Нет. Следи за экранами.

— Чего ради?

— Следи, говорю. Почем ты знаешь, что может случиться? Еще не все потеряно.

— Надо было Источник молодости дальше искать, вдруг и нашли бы.

— Ну да, чтобы ты нассал в него.

— У, бля, — говорю, а потом лежу, скрестив руки на груди, и жалко себя — мочи нет.

Летающий замок стоит на склоне холма. Мы сюда приземлились с месяц назад, после того как побывали на планете, где обаригены якобы способны продлевать жизнь до бесконечности. Может, это и не хвастовство, да только со мной и талисманом у них ничего не вышло (сказали, нет опыта в атношении таких, как мы, рубаки и зверушки). Я уж хотел было наведаться в какой-нибудь из наших, земных, волшебных городов за новомодными магическими припаратами. Они позволяют месяц-другой жить полнокровной жизнью молодого мужика, а потом ты быстро и безболезненно отбрасываешь копыта, зато уж оторвался так оторвался, да. Но талисман распорядился по-другому. Посадил летучий замок на этот холодный, продуваемый ветрами склон, и отпустил всю стражу и слуг, и даже вышвырнул парочку моих правнуков, и раздал половину магических снастей из нашего запаса: хрустальные шары для провидения будущего, заколдованные пулеметы, волшебные фугасы и все такое прочее. Похоже, он хотел создать у окружающих впечатление, что мы вполне готовы отойти в мир иной. Но все же приберег наиболее ценное: сам летающий замок и еще кое-какие штучки, пиджак-самолет там, сверхуниверсальный переводчик и несколько тонн невидимой платины в трюме. Он даже нашел новые батарейки для кинжала — зверек называет его «летательным ножом». Старые батарейки сели этак столетие назад, и с тех пор я ножом пользовался редко, потому как туповат он. Сам не знаю, почему не выбросил. Может, из сентиментальных соображений. Когда-то зверек от него нос воротил, клялся, что это всего лишь дешевая копия. Но все-таки добыл свежие батарейки и сделал нож сторожем, велел охранять дверь летучего замка. Хрен его знает зачем. Талисман на старости лет стал чудаковат.