Мотивы и приёмы творчества Некрасова
Шрифт:
Анатолий Фёдорович Кони
МОТИВЫ И ПРИЕМЫ ТВОРЧЕСТВА НЕКРАСОВА
(Беглые заметки)
Статья была впервые опубликована в издании: "Некрасов. Памятка ко дню столетия рождения. 22 ноября 1821- 22 ноября (5 декабря) 1921 г., Пб., 1921, стр. 15-17. А. Ф. Кони написал ее в процессе чтения в послереволюционные годы многочисленных лекций о Н. А. Некрасове. По свидетельству В.Е. Евгеньева-Максимова, присутствовавшего на лекциях, статья эта дает представление о первой части лекций, состоявших обычно из общей характеристики поэзии Некрасова и личных воспоминаний Кони о нем (В. Евгеньев-Максимов, Некрасов и его современники, М., 1930, стр. 40). Статья перепечатана в пятом (посмертном) томе "На жизненном пути" (Л., "Прибой", 1929). Печатается по первой публикации
Недоброжелательство, зависть к материальной независимости поэта и злорадное восприятие всяких на него наветов часто отравляли жизнь Некрасова. Он сам отчасти подавал к этому повод, забывая совет житейской мудрости: "Не говори о себе дурно - друзья твои об этом позаботятся". В обиход нашей панихиды входят прекрасные слова: "Несть человек иже поживет и не согрешит ты един кроме греха", - но не по мелким прегрешениям, а по лучшим сторонам и проявлениям выдающегося человека надо его судить. У нас делается обычно наоборот, и Боровиковский был прав, обращаясь к типическому хулителю Некрасова со словами: "Ты сосчитал на солнце пятна и проглядел его лучи" [1]. Некрасов не хотел просить пощады у своих врагов ("Что враги? пусть клевещут язвительней - я пощады у них не прошу" [2]), но в минуты уныния и щемящей душевной горечи относился к себе с резким осуждением и взывал к светлому образу своей матери о нравственной помощи. Этими самообвинениями и самобичеванием, этой "явкой с повинной" пред народом, хотя каяться пред последним было не в чем, он давал пищу клевете.
Среди отзывов о нем не только со стороны "самодовольных болтунов, охотников до споров модных", но и со стороны некоторых критиков, как, например, Страхова, Евгения Маркова, Полевого и, к сожалению, Тургенева, часто выражалось сомнение в его искренности как печальника горя народного, в стихах которого "поэзия и не ночевала" [3]. И действительно, пение птичек, благоухание цветов - "в дымных тучках пурпур розы" и "шепот, робкое дыханье, трели соловья" [4], не находят себе места в стихах этого, по отзыву одного из хулителей, "земного поэта" [5], часто страждущего физически и почти всегда нравственно. Он остается всю жизнь верен завету Гоголя - молить себе у бога гнева и любви [6] - и почерпает эти чувства не из искусственно созданного настроения, а из глубоко вонзившихся в душу впечатлений целой жизни, начиная с раннего детства, заставляющих его, по красивому испанскому выражению, "кричать устами своей душевной раны".
Вот его детство "средь буйных дикарей" в усадьбе отца, - жестокого и бездушного насильника, - вокруг которого "разврат кипит волною грязной", и где страдает чистая и благородная мать, где приходится сливать слезы детского испуганного и трепещущего сердца со слеаами оскорбленной и поруганной женщины. Куда уйти? Где отдохнуть от этой горькой обстановки, чтобы забыться хотя бы на время среди других картин? Пойти на берег соседней Волги?
– Но там вереницей, в своеобразных хомутах, тащут барки унылые и сумрачные бурлаки "с болезненным припевом "ой!" и в такт мотая головой", так незабываемо изображенные Репиным... [7]
Уйти в противоположную сторону?
– Но там так часто идут на Владимирку по дороге в далекую и страшную Сибирь ссыльные и каторжные с выжженными клеймами на лице и бритой половиной головы, бряцая цепями, сменяясь по временам партиями горестно оплаканных семьей рекрутов, отправляемых на долгую безрадостную и исполненную бездушной строгости и бессмысленной шагистики, службу. А кругом - и дома, и у соседей, - в мрачной области крепостного права, грубые проявления власти владельцев крестьянских "душ".
Вот где корни любви и гнева, проникающие поэзию Некрасова, вот первоначальный источник его любви и сострадания к "Орине-матери солдатской" и к "некрутиковой жене", - сочувствия тяжкому горю русской женщины, когда она, выполняя святой подвиг, едет "во глубину сибирских руд" к сосланному мужу или когда она не в силах забыть своих детей, погибших на кровавой ниве, подобно плакучей иве, не могущей поднять "своих
А если обратиться к молодым годам поэта, брошенного на "холодные плиты" Петербурга, "пребывающего в неизвестности, пресмыкающегося в нищете" в соприкосновении со всеми видами испытаний и страданий, свойственных жизни "рокового" города, то можно ли отрицать лично пережитую и искреннюю горечь негодования в изображении тех, кого он имеет в виду, говоря читателю: "Иди к униженным, иди к обиженным, там нужен ты".
Быть может, недалеко уже то время, когда Некрасов станет вполне и непререкаемо народным поэтом, и песенка его зазвучит над Волгой, над Окой, над Камой, но и теперь он яркий и глубоко вдумчивый поэт о народе, о его нуждах и скорбях. В его "Тишине" и ряде других произведений звучит неподдельная любовь к родной природе и к своей отчизне. "Пусть ропот укоризны за мною по пятам бежал, - говорит он, - не небесам чужой отчизны - я песни родине слагал!". Его лирические вещи, полные грусти о недостижимом или разбитом счастье, проникнуты заразительным настроением. Достаточно указать на "Я посетил твое кладбище". Нужно ли говорить о его гражданской заслуге "толпе напоминать, что бедствует народ в то время, как она ликует и поет", - напоминать, что в то время, когда, по признанию самого Николая I, Россия управлялась столоначальниками, а они избирались преимущественно из городской молодежи, далекой от народа и чуждой ему, Некрасов говорил ей о нем, пробуждая в ней внимание и любовь к этому "таинственному незнакомцу".
Выставляя Некрасова "спорным поэтом", некоторые критики нападают и на приемы его творчества. "Зачем он употребляет стихотворный размер анапест?" восклицает один; "Да ведь все, что он говорит стихами, можно изложить прозой", - восклицает другой [8]. Но разве многие произведения, хотя бы того же Тургенева, не доказали, что и проза может иметь и ритм и гармонию стиха? И разве не встречаем мы у Некрасова свободное распоряжение всеми стихотворными размерами, независимо от любимого им ямба? Его народный, сочный и выразительный язык "Мороза-Красного носа", "Коробейников" и "Кому на Руси жить хорошо" заставляет невольно вспомнить мольбу .Тургенева: "Берегите наш русский язык!" [9]
Его содержательные и образные прилагательные, напоминающие пушкинские, заключали в себе не только определения свойства или качества, но и целый образ, как, например, - беспокойная ласковость взгляда, поддельная краска ланит и убогая роскошь наряда у несчастной жертвы общественного темперамента, или врачующий простор родной стороны, или закушенный калач, дрожащий в руке голодного вора, и проч.
Нельзя не отметить у него и очень удачных звукоподражаний, тоже напоминающих Пушкина. Таков, например, отзыв простого человека о железной дороге: "Важная барыня! гордая барыня! ходит, змеёю шипит: "Пусто вам! пусто вам! пусто вам!" - русской деревне кричит".
Нет и скучного у многих поэтов многословия. Его определения кратки, но содержательны, - он часто ограничивается общим намеком, предоставляя читателю самому представить себе настоящую картину. В страдании русской матери, насильственно разлученной с сыном, "мало слов, а горя реченька, горя реченька бездонная"; причины, приведшие человека на каторгу, рисуются так: "Молящий стон, безумный крик, сверканье стали... прочь утонувшие в крови - воспоминания любви!" Наконец, опять-таки в опровержение одного из критиков, приходится указать на неудачное, по его мнению, а в сущности превосходное обращение Пушкина к княгине Волконской в "Русских женщинах", в котором так и слышатся подлинная манера и стиль великого поэта... [10]