Мотылек
Шрифт:
Часом позже она заговорила с Робертом о войне и была поражена, если не сказать несколько разочарована. Они были в кладовой для упряжи. С ними была Милли. Она сказала:
— Разве это не ужасно, мы воюем?
— Да, я знаю, — ответил он.
В его голосе не прозвучало и тени энтузиазма, и она заметила:
— Все кинутся записываться в армию. Наверное, и вы не составите исключения?
Он выпрямился, положил на скамейку седло, в котором что-то поправлял, и безразличным голосом ответил:
— Я не стремлюсь участвовать в какой-нибудь войне. Я много читал о войне и знаю, что там много славы, которой, насколько я понимаю, увенчивают тех, кого убили, а
— Вы любите говорить метафорами, да?
— Люблю, так проще объяснять сложные вещи. Вспомните, Христос пользовался притчами и иносказаниями, чтобы его понимали и те, кто просто не понимал, и те, кто не мог понять.
— Спасибо.
— О! — У него немедленно изменился тон. Он слегка повернул к ней голову и, глядя в лицо, произнес: — Не нужно так реагировать, вы же знаете, что я имел в виду.
— Я знаю, что вы имели в виду, Брэдли.
Создавшаяся неловкость заставила их одновременно взглянуть на Милли, и он спросил ее:
— А вы знаете, мисс Милли? И что, по-вашему, я имел в виду?
— Ну, я думаю, вы имели в виду, что не хотите вместе со Стенли стать солдатом.
— Ха-ха ха! — Он раскатисто рассмеялся, но, ласково улыбнувшись, сказал: — Ну, вот, мисс Милли всегда попадает в точку. Вы правы, я не собираюсь отправляться с мистером Стенли на войну, если только меня не заставят.
— Вы пацифист, так их теперь, кажется, называют?
— Да нет. — Он снова посмотрел на Агнес и покачал головой. — Нет, если меня вынудят драться, я буду драться. На войне или на задах, все равно, но только в том случае, если это необходимо, так что я подожду, пока пришлют повестку. Будет так много патриотов, которые бросятся записываться, что они затопчут друг друга до смерти.
Они оба повернулись к Милли, которая, закинув голову назад и широко открыв рот, весело хохотала. Агнес спокойно остановила ее:
— Перестань, перестань, дорогая, ну, перестань же.
Милли перестала смеяться и, посмотрев на Агнес, сказала:
— Я смеялась над Робертом, потому что он смешной. Он говорит, что все бросятся на войну и до смерти перетопчут друг друга и не сумеют туда попасть, чтобы их убили там.
Они быстро переглянулись: если это не разумная мысль, то что тогда можно назвать разумной мыслью?
Агнес проговорила:
— Ладно, пойдем, дорогая, — и молча вышла из кладовки.
Агнес уговаривала себя, что должна чувствовать облегчение, успокоиться, ведь он не собирается вместе с другими со всех ног бежать защищать страну, но почувствовала она нечто другое, хотя и боялась назвать себе, она почувствовала что-то вроде разочарования. Дело в его характере. Она думала, что очень хорошо изучила его и может высчитать его реакцию на такие вещи, как война. Но, по всей вероятности, она совсем не знала его и вовсе не нужно обманывать себя, будто он так поступает единственно потому, что хочет остаться у нее на службе. Нет, какие бы чувства он ни испытывал к ней, если бы он был патриотом, он бы даже в этот момент все равно должен был думать о защите своей страны и вступить в армию.
Возмутительный человек. Ее вновь стала захлестывать волна раздражения в отношении его. Жаль, что его каким-то образом не заставили вступить армию, — по тому, что она чувствовала, его отсутствие нисколько не огорчило бы ее.
На третью неделю войны Стенли явился домой в полной
И так далее, и тому подобное. Прекратить свой поток слов он не мог.
Когда Агнес удалось вставить слово, она сказала:
— Сегодня утром я получила письмо от мальчиков. Конечно, они не догадывались, когда отсылали его мне, что мы вступили в войну. Роланд все-таки думает, что ситуация здесь развивается настолько стремительно, что, может быть, ему лучше вернуться домой. Но Арнольд остается там.
— Ох, уж этот старина Арни, я так и знал... — Они сидели за ланчем, и Стенли прервался на полуслове, чтобы отрецензировать качество цыпленка: — Эта птичка, наверное, была бегуном на длинные дистанции, не иначе. Жесткая, как солдатский ремень. — Агнес промолчала, и он продолжал: — Мой старший брат знает, что делать, он всегда там, где шелестят денежки. Последнее, что он сказал мне, было: «В один прекрасный день я стану миллионером, вот увидишь». И бьюсь об заклад, что будет, конечно, если сумеет не попасть на войну. Там не осталось бренди?
— Полбутылки. Я берегу в лечебных целях.
— О боже! — Он вытер губы салфеткой. — Как я уже говорил, самое лучшее было бы сдать поместье, армия хорошо платит. Я предложу это Арнольду.
— Ты этого не сделаешь. Во всяком случае, уйдут недели и недели, пока ты получишь его согласие.
— Но послушай, Агнес, я...
— Нет, это ты послушай. — Она перегнулась к нему через стол, потом изменившимся тоном, упрашивая его, произнесла: — Пусть на какое-то время все останется как есть.
— А что, если ты вдруг окажешься здесь совершенно без помощи? Не сомневаюсь, в самое ближайшее время будет призыв в армию, и этому Брэдли придется идти. Я вообще удивляюсь, что он еще здесь. Я заговорил с ним об этом, но у него на все приготовлен ответ. Уж очень языкастый, мне он никогда не нравился. Ах, да, совсем забыл. Когда я был на прошлой неделе у Каннингхэмов, я встретил леди Эмили, и мы разговаривали, я никак не мог понять, к чему она клонит, но тут подошла Джейн, и разговор прекратился. Леди Эмили спрашивала, все ли этот... Брэдли здесь. А потом заговорила о тебе. Сказала, что за тобой нужно присматривать, что ты такая одинокая. Она уже принялась корить меня, но тут подоспела Джейн. Что она имела в виду? Ты знаешь?
Ах, леди Эмили, леди Эмили с ее обещанием никому не говорить. Каннингхэмы великие любители сплетен, их хлебом не корми дай сунуть нос в чужие дела, и, помнится, Роланд однажды обронил, что Стенли зачастил к Каннингхэмам не только из любви к лошадям. А Диана Каннингхэм обручена с Дэвидом Лекомбом. Лекомбы — стальные магнаты, там большие деньги, особенно сейчас, во время войны.
Она посмотрела на брата. Если только он копнет глубже, то высчитает все как дважды два четыре, тогда она пригрозит ему Дианой Каннингхэм. Она тоже может писать анонимные письма. Она напишет Дэвиду Лекомбу. Да-да, она напишет, напишет...