Мой адрес — Советский Союз! Дилогия
Шрифт:
— Да я и не претендую. Сам знаю, что не шедевр. Может, хотя бы в газету отнести? В какой-нибудь да повезёт, а после этого можно считать дело сделанным.
— Как вариант — может быть. А что, попробуй отнести в «Асбестовский рабочий». Я почитываю его время от времени, так они периодически публикуют стихи читателей. Какой-нибудь экскаваторщик Иван Петров не только ударник труда, но и народный поэт. Сочиняет стихи типа: «В карьере добываем мы асбест, нам добывать его ни в жизнь не надоест…» Ну а ты студент, спортсмен, может даже и с нотами дадут публикацию. Или на крайний случай с аккордами. Сегодня воскресенье, там точно закрыто, но можешь прямо сейчас написать
— Так и сделаю, — заверил я товарища. — А ноты где мне взять?
— Уже, — подмигнул мне Серёга. — Ещё вчера в ресторане накидал. Без аранжировки, правда, но, думаю, для какого-нибудь «Асбестовского рабочего» и так сгодится. Сейчас я тебе перепишу и ноты, и текст.
— Да текст я и сам могу…
— так ноты идут сверху текста, ты так не сможешь совместить, если нот не знаешь.
Двадцать минут спустя перед мной лежал тетрадный лист с нотами и текстом.
— На досуге размножь, если решишь в другие газеты отправлять, да и для себя экземплярчик оставь. Постарайся, когда будешь копировать, ничего не напутать, одна неправильная нота — и вся работа насмарку. И это… Ты не будешь против, если мы в «Ландыше» будем песню исполнять?
— Я-то нет, а как же авторское право? А утверждённый репертуар? Вас не штрафанут?
— Бог не выдаст — свинья не съест. Можешь написать разрешение от руки?
— Да легко.
— Отлично! А как в следующий раз приедешь — мы тебе вручим сумму, накапавшую с процентов.
— Слушай, Серый, а вам какая разница, будете вы исполнять мою песню или нет? У вас же всё равно ставка.
Товарищ хитро усмехнулся:
— Так ведь её народ станет заказывать. А каждый заказ — это минимум рубль, а если заказчик щедрый, то трёшка или даже пятёрка.
— А, ну да, как-то я не подумал.
— Сейчас…
Он встал, порылся в выдвижном ящике комода, видимо, как и вся мебель, оставшимся от покойной бабушки, и протянул
— Вот тебе от меня подарок, в нашу газету прямо по дороге и оправишь.
И он протянул мне конверт с уже наклеенной маркой. Рисунок на ней изображал профиль Ленина. Под ним цифры: 1870–1970. Ну это мы и так знаем, что Вождю мирового пролетариата сто лет стукнуло.
Конверт по пути домой кинул в первый же попавшийся почтовый ящик красного цвета с белым гербом СССР и надписью на табличке: «Для писем внутри города». Более мелким шрифтом указывалось время выемки корреспонденции. Ну да, красный — для внутригородских отправлений, а синий — для междугородных. В детстве, помнится, мы с пацанами отдирали эти гербы, которые в большинстве были пластмассовыми, а найти и умыкнуть металлический считалось особым шиком. На один металлический можно было обменять до десяти пластмассовых гербов.
Да-а, как же давно оно закончилось, моё детство. В 21 год так ещё не казалось, а вот в 70 с хвостиком… Эх, как же мне повезло в том плане, что я стал ниспровергателем тезиса Анри Этьена[1], и являюсь симбиозом тела молодого человека и знаний немало повидавшего на своём веку старца. Может, и не такого уж старца, но по мне человек за семьдесят — как следует поживший, уход из жизни в таком возрасте никого не удивит. Никто не запричитает: «Ой, какой молодой, ещё бы жить да жить!» До пенсии дожил — уже молодец, не зря отчислял всю жизнь в Пенсионный фонд.
—
— Может, через месячишко, но точно сказать не могу. Как получится. Может, после сессии, может, после практики.
— А на юг ты вроде с кем-то ехать собирался?
— Будет видно, — неопределённо дёрнул я плечом.
— Съезди, чего ж не съездить, ни разу в жизни моря не видел.
Так-то она права, дожив до 21 года, на море мне доселе побывать не удалось. В той жизни я добрался до Пицунды только после окончания института, в 27 лет, кажется. С искалеченной ногой вагоны я уже разгружать не мог, а подработка при помощи паяльника, когда я занялся мелким ремонтом радиоаппаратуры прямо в нашей общаговской комнатушке, больших денег не приносила. Вадим из солидарности со мной тоже ни на какое море не поехал, ни после первого курса, ни вообще до окончания института. Так что все эти институтские годы я чувствовал себя перед ним в какой-то степени виноватым.
На прощание мама пыталась сунуть мне десять рублей, причём почему-то незаметно от отца, но я так же незаметно убрал руку с купюрой, процедив, что спасибо, конечно, но я сам зарабатываю достаточно, мне хватит и сумки с припасами от родителей.
Дорога в Свердловск не обошлась без приключений. Где-то на середине пути автобус встал. Оказалось, полетел ремень вентилятора и закипел радиатор. Запасного ремня у водилы не оказалось, и он стоял перед автобусом, задумчиво почёсывая лоб под сдвинутой на затылок кепкой.
— Шеф, есть старая камера? — спросил я.
— Была вроде, а зачем?
Обалдеть? Ну да, водила не старый, не такой опытный, но на вид уже за тридцать, по идее, должен знать, как можно заменить порванный ремень вентилятора. Тут даже капроновые чулки подойдут. Правда, на ногах наших пассажирок я их что-то не замечал, да и не отдал бы никто из них такой дефицит. Через двадцать минут я уже натягивал на шкив привода вентилятора вырезанный из камеры ремень.
— До города хватит, — успокоил я водителя. — Поехали.
Остаток пути прошёл без приключений, и в половине седьмого вечера я ввалился в наше общежитие. Не я один, как оказалось, на праздники-выходные съездил проведать родных, одновременно со мной к общаге подгребли ещё двое с сумками, в которых, надо думать, как и в моей, лежали съестные припасы. Мама с утра специально сбегала на местный рынок, и в дорогу снабдила меня большим шматком завёрнутого по старинке в тряпицу сала, домашней колбасы с чесноком, десятком варёных яиц, кругом «Краковской», парой 2-литровых банок с маринованными огурчиками и помидорами, и литровой банкой смородинового варенья. А батя под шумок сунул мне в сумку поллитры самогона, шепнул, что у Марьи Васильевны брал, а это была известная на весь район самогонщица, которую милиция не трогала. Что логично — её племянник был местным участковым.
Вадик приехал раньше меня. Я обнаружил его лежащим на кровати с книгой Стругацких «Хищные вещи века».
— А я уже в душ успел сходить, — отрапортовал Вадим, принимая сидячее положение. — О, чувствую запах чесночной колбасы!
— Есть такое дело. На ужин распробуем.
— Я тоже приехал не с пустыми руками. Сегодня попируем.
— Может, ребят позовём с нашей группы?
— Я не против, — согласился комсорг. — У нас соберёмся?
— Только пусть несколько табуреток и стульев с собой захватят, а то на кроватях все не уместятся. Думаю, можно народ понемногу собирать.