Мой адрес — Советский Союз! Дилогия
Шрифт:
Коррида и футбол в момент забыты
Сегодня весь Мадрид на бокс идёт
Билеты на финал с трудом добыты…
Евтушенко замолкает, недовольно морщится:
– Ерунда какая-то, пошлятина… На свежую голову надо сочинять.
– Там, кстати, Рождественский был, он тоже про чемпионат стихи сочинил, там же перед нашей сборной и зачитывал, – вставляю я свои пять копеек.
– Да, он говорил что-то про поездку, – снова морщится Евтушенко. – Давайте выпьем за наших советских спортсменов!
Я сделал небольшой глоток, понимая, что после полграфина водки с меня хватит.
– И всё-таки твои стихи дрянь, – вдруг заявил Евтушенко, глянув на меня исподлобья.
Он допил коньяк и посмотрел на меня мутноватым взглядом.
– Музыка – во! – Он поднял вверх большой палец. – А стихи дрянь…
Я хоть и выпил не так много, вдруг почувствовал пьяную злость. Захотелось врезать поэту со всей дури, но не кулаком – это слишком банально – а словом. И лучше рифмованным. Сам не знаю, как это случилось, но вдруг обнаружил себя с чувством декламирующим стихотворение Александра Башлачёва «Некому берёзу заломати»:
Уберите медные трубы!Натяните струны стальные!А не то сломаете зубыОб широты наши смурные.Искры самых искренних песенПолетят как пепел на плесень.Вы все между ложкой и ложью,А мы все между волком и вошью.Время на другой параллелиСквозняками рвётся сквозь щели.Ледяные чёрные дыры.Ставни параллельного мира.Через пень колоду сдавалиДа окно решёткой крестили. Вы для нас подковы ковали.Мы большую цену платили.Вы снимали с дерева стружку.Мы пускали корни по новой.Вы швыряли меди полушкуМимо нашей шапки терновой.А наши беды вам и не снились.Наши думы вам не икнулись.Вы б, наверное, подавились.Мы же – ничего, облизнулись.Лишь печаль-тоска облакамиНад седой лесною страною.Города цветут синякамиДа деревни – сыпью чумною.Кругом – бездорожья, траншеи.Что, к реке торопимся, братцы?Стопудовый камень на шее.Рановато, парни, купаться!Хороша студёна водица,Да глубокий омут таится -Не напиться нам, не умыться,Не продрать колтун на ресницах.Вот тебе обратно тропинка И петляй в родную землянку.А крестины там, иль поминки -Все одно – там пьянка-гулянка.Если забредёт кто нездешний. Поразится живности бедной.Нашей редкой силе сердешнойДа дури нашей злой-заповедной.Выкатим кадушку капусты. Выпечем ватрушку без теста.Что, снаружи всё еще пусто?А внутри по-прежнему тесно...Вот тебе медовая брага,Ягодка-злодейка-отрава.Вот тебе, приятель, и Прага.Вот тебе, дружок, и Варшава.Вот и посмеемся простуженно,А об чем смеяться – неважно.Если по утрам очень скучно,То по вечерам очень страшно.Всемером ютимся на стуле,Всем миром на нары-полати.Спи, дитя мое, люли-люли!Некому березу заломати.
Когда я закончил, чуть слышно прошептав последние строки, в помещении ещё с полминуты царила тишина.
– Сильно, – нарушил молчание Евтушенко, вертя в пальцах ножку пустого бокала. – Из свежего?
– Можно и так сказать, – пробормотал я.
М-да, вот же подставился, мелькнула мысль. Возможно, сейчас, упомянув Прагу и Варшаву, подписал себе приговор, и теперь мне не то что партбилета не видать, но и из комсомола могут турнуть за милую душу. А то ещё и из сборной.
Нет, можно было бы, конечно, надеяться, что произнесённое здесь в этих стенах и останется. Всё-таки прибалты к центрально власти, если не ошибись, всегда относились более-менее оппозиционно. Но, глядя на лица Арнольда Ричардовича и его помощницы, понимаю, что завтра… вернее, уже сегодня о моём стихотворении будет доложено по инстанции.
М-да, не сдержался… И ведь нет чтобы какое другое
С горя я одним глотком влил в себя остававшийся в бокале коньяк, горячей струёй стекший по пищеводу к желудку.
– А ещё есть что-нибудь… из свежего? – спросил Вознесенский.
Вот же провокатор… И что ему ответить? Что хватит с них и одного такого моего прокола? Хотя, в принципе, можно всё же прочитать какое-нибудь нейтральное стихотворение. Я покосился на задумчивого Евтушенко и без предупреждения начал:
Зашумит ли клеверное поле,
заскрипят ли сосны на ветру,
я замру, прислушаюсь и вспомню,
что и я когда-нибудь умру…
Вот тебе, Женя-тёзка, сюрприз, твоё же стихотворение, которое ты должен написать через… Кажется, лет через пять-шесть, не раньше, поэтому я был уверен, что не рискую быть обвинённым в плагиате.
– Да ты, брат, талант! Только почему-то зарываешь его в землю. На сборник стихов ещё не накопил материала? – спросил Евтушенко.
– На сборник, пожалуй, что нет. Я так просто стихи пишу, в перерывах между тренировками. Под настроение, – добавил я.
– А мне приходится этим делом заниматься ежедневно, и не по часу, – вздохнул собеседник. – Да и Андрюше с Беллой тоже.
Он покосился на товарищей, те синхронно закивали, я даже испугался, что от кивания на голове Ахмадуллиной разлетится витиевато уложенная причёска.
Тем временем в главном зале началась вторая часть выступления кордебалета. Но нам и первой хватило, а поэтов и сопровождающих их лиц, видимо, варьете вообще мало интересовало, они как уселись в этом закутке, так, кроме Евтушенко, никто отсюда и носа не казал.
Я заметил, как Настя с трудом сдерживает зевоту. Да и у остальных взгляд немного осоловевший, включая поэтов и принимающую сторону. И так время за полночь, так ещё и спиртное усиливает желание закрыть глаза и прилечь отдохнуть. Похоже, пора делать ноги, засиделись мы что-то. Я демонстративно взглянул на часы.
– Ну что ж, хорошего, как говорится, понемногу, лично меня уже конкретно в сон клонит. Приятно было посидеть в столь интересной компании, но во всём нужно знать меру.
– Да ладно, время-то детское, – начал было протестовать Евтушенко, но сопровождающие лица и Ахмадуллина с Вознесенским его не поддержали.
– Тогда приходите завтра на наше выступление во Дворце культуры завод ВЭФ, начало в семь вечера. Придёте?
Я переглянулся с девочками, Вадимом, те дружно закивали.
– Придём, – принял я предложение поэта. – А с билетами там как, будут?
– Арнольд Ричардович, найдём четыре пригласительных?
– Найдём, – кивнул тот с невозмутимым видом. – Выдадут в кассе, только скажите, на кого записать.
Его помощница тут же извлекла из сумочки блокнот и ручку, а я продиктовал ей свои ФИО.