Мой адрес Советский Союз
Шрифт:
Мама тихонько вздыхала в кровати. Было ясно, что ей стыдно.
В это лето мы уже открыто ходили в кино «до шестнадцати», а после кино ещё задерживались в клубе поиграть. Киномехаником тогда работал Вовка Банников. Мне казалось, что он был похож скорее на героя тех романов, которые я читала, чем на наших деревенских парней. Он был узок в кости, молчалив и иногда как-то загадочно и скорбно улыбался. Я уже начала выстраивать вокруг него романтический ореол. Но однажды увидела его пьяным. Всё очарование рухнуло в один миг.
Теперь нас с Людкой
Шестой класс начался с копки картошки. Однажды нас повезли на поле возле деревни Кукуи. После работы нас посадили в тракторную тележку и повезли на тракт. Мы ехали на корточках, пели песни. Тракторист на «Беларуси» лихо вывернул с просёлочной дороги на тракт. Мы сплошной массой навалились на боковой борт и завизжали. Борт не выдержал, сломался с треском, и ребятня посыпалась на асфальт, как горох:
– Ой, мамочки!!!
– А-а-й, как больно!!!
– Людка! Ты где?!
– Я здесь!!
– Жива?!
– Жива, только бок ободрала!
Я в числе немногих сидела в тележке. Почему-то Людкина туфля оказалась у меня в руке. Школьники медленно вставали, ощупывали себя, причитали от боли. Тракторист белее бумаги выскочил из кабины. Не знаю, кого больше Бог миловал, но машин в это время на дороге не было. В конце концов все оказались живы, более-менее здоровы. Постепенно все разошлись или разъехались по домам. Никто из родителей к трактористу претензий предъявлять не стал, мало ли что случается на работе. Главное, что всё обошлось.
На другой раз мы работали на гришановском поле и шли домой пешком. День был солнечный, тёплый. Мы с девчонками шли и мирно разговаривали свои темы. Мишка Житников по прозвищу Китель от хорошего настроения подставил подножку кому-то из девчонок.
– Отстань, дурак такой.
Но Мишка и не думал отставать. Он легонько толкнул другую.
– Если не отстанешь, мы тебя поколотим.
– Ой, ой, уже напугался.
Он снова толкнул одну из нас.
– Ах, ты не понимаешь слов?!
Мы обступили его и немножко поколотили. Мальчишки не встревали. Видели, что Мишка сам напросился. Да и поколотили-то так, слегка, чтобы не лез больше. Но, видимо, чьё-то ведро неудачно опустилось Мишке на голову острым концом ручки. На голове вылезла шишка.
Вечером папа ужинал, мамы дома не было, мы с Людкой занимались своими делами. В дом зашла Любочка – мать Мишки. Это была маленькая женщина, жившая одна с двумя детьми. Никто не мог сказать, чем она и её дети кормились. В колхозе она не работала, огород не содержала. Зато здорово играла на балалайке. Летними вечерами они с Панечкой садились на край канавы и в две балалайки начинали играть. Играли слаженно и красиво.
– Здорово, Яша.
– Здорово, Люба, проходи, садись.
– Да нет, я уж так. Чё это, Яша, девки-то твои делают?! Погляди-ка, Мишку моёго как отмутузили, вся голова в шишках! Чё, думашь, без отца растёт, дак заступиться за него некому? Я вот завтра
Папа со спокойным недоумением молча смотрел на Любочку. По-моему, он не поверил в то, что она сказала. Казалось, он туго переваривает услышанное. Ложка остановилась в его руке. Любочка постояла, но, не услышав ни слова в ответ, растерялась:
– Ладно, до свиданья. Пошла я.
Когда она ушла, папа внимательно посмотрел на нас с Людкой:
– Это чё, правда, што ли, вы Мишку-то поколотили?
– Дак он сам наскакивал! Мы его предупреждали, предупреждали… Да и поколотили-то так, чуть-чуть. Врёт она, что вся голова в шишках.
– Х-хэ-х! До чё дожили! Девки парней бьют! В наше время такого не слыхать было.
Папа ничего больше и не сказал, но почему-то было стыдно. Было ощущение, что мы сделали что-то совсем уж нехорошее. Вот так, несколькими словами, папа умел всё поставить на свои места.
В этот год нам с Людкой выделили места в интернате. Учеников старались чередовать: если в прошлом году не давали место, то в следующем давали обязательно. Интернатом служило двухэтажное кирпичное здание дореволюционной постройки. Видимо, раскулачили местного богача. На первом этаже жили девочки, двенадцать человек в одной комнате. Других девчачьих комнат не было. Здание было старое, в нём пахло плесенью, было прохладно, но чисто. За порядком строго следила воспитательница. А ещё нас кормили в специальной комнате. Поваром была бойкая молодая женщина – Валентина Николаева, тёзка первой женщины-космонавта. Она этим очень гордилась, но это не мешало ей время от времени появляться на работе с синяками под глазами. Валентина весело отшучивалась от мужниных синяков. Готовила она лучше, чем тётя Тоня. Вообще, в интернате было гораздо веселее, чем «на квартире». Мне всё нравилось. Эх, и жизнь пошла интересная!
Однажды вечером я лежала в кровати, и мне казалось, что всё куда-то плывёт.
– Люд, чё-то у меня потолок плывёт.
– Ну-ка. У-у-у… Да у тебя температура страшная…
Больше я ничего не помню. Очнулась я дома, долго соображала, пока поняла, что лежу на полатях. Слабость была жуткая.
– Ма-ам!
– Ой, Катенька! Очнулась, слава Богу! – мама быстро забиралась на полати.
– Как я здесь оказалась?
– Дак привезли тебя из Гришанков на лошади, на санях. Без памяти два дня лежала, говорила чего-то непонятное. Медичка наша приходила, сказала, скарлатина у тебя. Таблеток вот дала. А как тебе их давать-то, если ты без памяти лежишь? Вставай-ка, Катенька, потихоньку, иди поешь маленько.
– Не хочу.
– Ну хоть таблетку выпей тогда.
– Таблетку давай.
Я пролежала ещё два или три дня. Перешла на кровать. Слабость не проходила, но температуры не было, и родители решили, что пора в школу. Папа взял в колхозе лошадь, запряжённую в сани-розвальни, в которых толстым слоем лежала солома. Я оделась, папа укутал меня поверх пальто огромным мохнатым тулупом, взял на руки и посадил в сани. Мама вынесла сумку с вещами, и мы поехали. Был солнечный зимний морозный день. Девственно чистый снег блестел на солнце так ярко, что мне до боли слепило глаза.