Мой ангел злой, моя любовь…

Струк Марина

— Вот увидишь, ma chere, — говорил он Анне, сжимая ее руку в волнении. — Увидишь, имя нашего императора войдет в историю как избавителя от этой чумы, что разнес за пределы Франции Наполеон. О, верится с трудом, что он разбит! Что не знавший поражения полководец бежит, как заяц, из так и непокоренной страны! О мой Бог! Подумать только о том было невозможно еще этой весной!

Он выглядел радостным, улыбался, заставляя Полин не скрывать своих счастливых глаз от домашних, впервые за долгие недели видя его в таком приподнятом настроении. Только после стало понятно и Анне, и ей, что эта радость была короткой — уже удалившись в кабинет после обеда, Петр помрачнел и долго сидел у окна с бокалом в руке, из которого так и не отпил ни глотка.

Mon pauvre fr`ere [449] ,

думала Анна, идя по расчищенной от снега дорожке к дому. Как перевернула их жизни война с французом! Петр был рожден носить мундир и гарцевать на коне на парадах и смотрах подле своего генерала, ловить восхищенные и влюбленные взгляды барышень, открыто флиртовать, пить цымлянское или более дорогое французское, кружить своих партнерш в вальсе или мазурке. И ныне он бы гнал француза прочь из родной земли, был бы смел и удал на поле сражения, как не страшился ничего при Бородино — ни разрывов, ни свиста пуль и гранат. И он вошел бы в Париж (а Париж будет непременно взят, ныне не было даже тени сомнений в том!), вернулся бы в родной имение не калекой, а героем… А ныне ж!

449

Мой бедный брат (фр.)

— Анна Михайловна! Анна Михайловна! — позвали ее от дома, и она поспешила на этот зов, подобрав подол пальто, придерживая рукой капор, ленты которого развязала во время прогулки. Ей отчего-то подумалось, что наконец пришло то самое письмо, которое она ждала вот уже две седмицы. Потому и едва ли не бежала, с трудом удерживая равновесие на скользкой дорожке.

— Письмо, vrai? Почта мне? — спросила у Ивана Фомича, ожидающего ее на заднем крыльце, за несколько шагов, с трудом выкрикивая фразу из-за сбившегося дыхания. Но тут же помрачнела, когда тот покачал головой, протянул руку, чтобы помочь ей подняться по ступеням.

— Господин управитель вас просили-с разыскать, барышня, — проговорил дворецкий, распахивая перед ней двери, пропуская ее в дом, а потом ступая следом за ней и принимая капор и пальто из ее рук. — Модест Иванович к вам просьбу имеет, по словам его.

Заинтригованная Анна прошла быстрым шагом в салон, где тут же при ее появлении на пороге на ноги вскочил с кресла управитель Шепелевых, худощавый немец, некогда приехавший в Россию из одного из многочисленных герцогств Германии дабы попытать счастья и вот уже более десяти лет служивший у Шепелевых — сперва управляющим в Милорадово, а последние семь лет главным управителем.

— Модест Иванович, — Анна вежливо кивнула управителю. Тот ответил поклоном. — Рада видеть вас в здравии. Как поживает ваша супруга? И Аделина Модестовна? Как вы пережили последние месяцы и тот пожар, о котором ныне говорит, вестимо, вся империя?

Управитель проживал с некоторых пор в Москве, в отдельном доме, который сумел приобрести позапрошлой зимой не без помощи Михаила Львовича. Анна только обрывки разговоров среди прислуги слышала на этот счет. Говорили, что дом был куплен не просто так, не за службу долговременную, а потому, что молодой барин был замечен за волокитством за дочерью управителя.

— Благодаря Спасителю нашему, все благополучно, — кивнул Модест Иванович. — До нашей стороны огонь так и не дошел, так что по возвращении из Калуги, куда отъезжали всем семейством, спасаясь от француза, мы нашли его в целости и на удивление в некоторой сохранности. Жаль, что не могу сказать того же самого о многих других владениях города.

— Наш дом на Тверской…? — Анна не могла не вздохнуть горько после того, как получила ответ, что московский особняк был почти полностью уничтожен огнем. Она недолго жила в том доме, но успела запомнить высокие потолки с лепниной, удивительную роспись стен, широкие подоконники в библиотеке, обитые бархатом для мягкости.

— Я была удивлена услышать,

что вы желаете видеть меня, а Петра Михайловича, — переменила она тему, не желая думать о потерях, которые понесла ее семья из-за этой войны.

— Именно вас, Анна Михайловна, — управитель потер ладони, явно волнуясь. — Я бы желал испросить позволения увидеть господина Шепелева, Михаила Львовича.

— Михаил Львович не принимает визитеров по состоянию здоровья, — покачала головой Анна. — И я бы первая отказала вам — отец не может обсуждать текущее положение и дела хозяйственные. Петр Михайлович, как вам сообщали, временно принял сии обязательства на себя.

— Простите, Анна Михайловна, великодушно меня, но я вынужден настоять на своем. Видите ли, я бы считал себя неблагодарнейшим существом, коли б не повидался с господином Шепелевым ныне. Дело в том, что это мой последний визит в Милорадово…

— Как? — Анна не смогла скрыть своего удивления этим словам, а после не сдержала легкий упрек, который так сорвался с губ. — Неужто вы оставляете нас? И это ныне… ныне, когда…?

— Помилуйте, Анна Михайловна, — Модест Иванович чуть скривился, когда услышал, как дрогнул ее голос в конце реплики. — Исключительно по принуждению, не по воле своей! Даже после… после того, что случилось, я был всем сердцем и душой предан вашему батюшке и вашей фамилии, но… Так уж сложилось. Молодой господин вправе ныне решать сам, от кого ему принимать помощь и советы. Мои же ему не в надобности с сих пор, я этим утром получил полный расчет и передал книги [450] . Я не ропщу и не жалуюсь, упаси Господь! Но и уехать, не повидав Михаила Львовича, не могу. Столько лет! Не волнуйтесь, я не скажу ему ни слова ни о делах, ни о моем уходе. Буду нем на сей счет. Вы сами понимаете, верно, отчего я прошу вас позволить мне сию встречу. Не буду таить — Петр Михайлович был бы недоволен этим свиданием. Так что я смиренно приму ваш отказ, коли вы так решите. Но столько лет был подле…! И уехать без слова! Прошу вас!

450

Имеются в виду так называемые конторские книги

Анна молча прошла до дверей и, распахнув их, крикнула в анфиладу Ивана Фомича или лакея, что мог быть рядом в тот миг.

— Проводите господина управителя, — коротко сказала поспешившему на ее зов одному из лакеев. — Проводите в покои Михаила Львовича. Но только прежде поглядите, не почивает ли тот, — а потом повернулась к взволнованному управителю, который шагнул к ней и схватил ее за руку в порыве благодарности. — Только ни слова ни о делах, ни о вашем деле. Его нельзя волновать. О вас же я похлопочу перед братом нынче же.

— Не стоит сие ваших хлопот, Анна Михайловна, — ответил управитель. — Я несомненно буду рад служить вашей семье, но мой разум ныне говорит мне, что сии хлопоты не увенчаются успехом, как бы ни желал я иного… тем паче, ныне, когда состояние дел вашей семьи…

Но договаривать не стал, только испросил позволения поцеловать ее руку в благодарность, а после удалился, извинившись, пожелав ей на прощание всех благ, явно от души говоря слова, от самого сердца. Модест Иванович ушел, а Анна долго стояла в салоне, задумавшись, вспоминая недавний разговор и обрывки бесед дворовых, что слышала ныне. «Новая метла по-новому метет», сказала кухарка Татьяна двум девушкам из прислуги, перебирая гречиху, чтобы подать к обеду одной из перемен крупеник, не видя, что в ее обитель уже ступила Анна, неслышно перейдя порог. Несомненно, речь шла о брате, молодом барине, что с недавних пор стал за хозяина, взяв в свои руки бразды правления. Анна тогда резко оборвала дворовых за сплетни о хозяевах, сделала выговор Ивану Фомичу. А сейчас вот насторожилась, узнав об увольнении управителя за спиной Михаила Львовича. Это не дворовыми делами заниматься да по хозяйству решать. Это совсем иное…