Мой брат – Че
Шрифт:
Вечером, после этого дарованного Провидением звонка, мы все собрались дома, пребывая в эйфории, но при этом и совершенно растерянные. Мы задавали себе один и тот же вопрос: узнаем ли мы Эрнесто? Кто этот взлохмаченный бородач в берете, этот «Команданте», который так возбудил международную прессу? Есть ли у него что-нибудь общего с нашим Эрнесто?
В Буэнос-Айресе на улицах царил праздник. Народ тоже узнал про победу своего героического соотечественника. Все газеты писали о триумфе кубинской революции. Родственники, которые всегда были наиболее невосприимчивыми к идеям Эрнесто, тоже ликовали. Кланы Гевара и Серна, похоже, произвели на свет великого человека, и они в связи с этим готовы были лопнуть от гордости. По крайней мере, на данный момент. Некоторые из них потом, когда все изменится в Аргентине, будут стараться от этого дистанцироваться.
Через
Мы находились в приподнятом настроении. Фидель Кастро решил пригласить нас в Гавану, чтобы отпраздновать победу, не переговорив об этом с Эрнесто. Мой брат наверняка отверг бы подобную идею, чтобы не тратить деньги нового революционного кубинского государства. В течение двух лет, что они сражались бок о бок, Эрнесто и Фиделя скрепили узы большой мужской дружбы, о которой кубинский интеллектуал Альфредо Гевара позднее так сказал в интервью испанской газете «Эль Паис»: «Фидель встречал слишком много зеркал в своей жизни; Че же не был зеркалом, он был образованным и имел своё собственное мнение. Он говорил с ним, как с равным, да он и был равным, пожалуй, единственный из нас. Он знал, что Фидель – лидер, а Фидель слушал и уважал Че; они идеально дополняли друг друга» [7] .
7
«Te podr'ia decir que te extra~no». Vicent Mauricio. El Pa'is, 7.10.2007.
Фидель знал о привязанности друга к своей семье. Эрнесто рисковал жизнью ради освобождения чужой для себя страны. И Фидель считал несправедливым то, что он – единственный «сирота» на этом празднике. Он поручил другому своему команданте, Камило Сьенфуэгосу, проводить нас в аэропорт со всеми нашими чемоданами. Мы должны были сесть на самолет «Кубана Авиасьон», специально зафрахтованный для возвращения на родину кубинских политических беженцев не только из Аргентины, но и из Чили, Мексики и Эквадора. Перелет обещал быть очень интересным…
Первые изгнанники приземлились в Эсейсе, нагруженные, словно мулы. Один из них, в частности, тащил на себе не меньше сотни книг, сложенных в несколько сумок. Мой отец разволновался и пожаловался пилоту на излишек веса. Мы должны были лететь над Андами, чтобы сначала приземлиться в Сантьяго-де-Чили, где нас ждали другие эмигранты, потом в Гуаякиле и, наконец, в Мехико. Пилот успокоил моего отца, и мы поднялись в воздух в самой праздничной атмосфере.
В Гуаякиле самолет начал описывать большие круги вместо того, чтобы идти прямо на посадку. Это длилось около часа. Шасси отказывались выдвигаться. Из-за этого возникла сильная напряженность. Но потом все закончилось благополучно, они разблокировались, и мы наконец-то коснулись земли. Не хватало еще нам всем разбиться, так и не увидевшись с Эрнесто!
Путешествие оказалось очень продолжительным. В каждом аэропорту нас штурмовали репортеры, желавшие взять интервью у родителей Че. А мы-то думали, что наше присутствие в самолете изгнанников останется в тайне! Мой отец любезно уступал их требованиям: его бродяга-сын, без сомнения, стал международным героем!
В небе над Гаваной мы испугались во второй раз, что разобьемся из-за шасси, с которыми, несмотря на ремонт, произведенный в Гуаякиле, повторилась та же история. Но мы все же мягко приземлились на взлетно-посадочной полосе аэропорта Хосе Марти в Гаване. Все были измотаны, но мысль о том, что мы увидим Эрнесто, наполняла нас радостью.
При выходе из самолета мой отец встал на колени и поцеловал кубинскую землю.
Бородатые и вооруженные партизаны уже ждали, готовые сопровождать нас к Эрнесто. По соображениям безопасности он остался внутри терминала. В то утро Камило предложил ему поехать в аэропорт, «где его ожидает сюрприз».
Увидев Эрнесто, моя мать бросилась к нему, запутавшись ногами в паутине телевизионных кабелей, валявшихся на земле. Потом последовало бесконечно длинное объятие, это был момент необычайной силы и яркости. Моя мать рыдала в объятиях Эрнесто, а тот нежно поглаживал ее. Мы с отцом и Селией наблюдали за этим, глубоко тронутые. Шесть лет моя мать мечтала об этом. Как же много раз она думала, что ее сына уже нет в живых!
Что же касается моего отца, то у него все обстояло иначе. Он тоже обожал своего старшего сына, но в их отношениях имелись определенные проблемы. В семье мы все были ненормальными, но с точки зрения безумия мой отец явно держал пальму первенства. Скажем так, его постоянные чудачества раздражали наших родственников. Кроме того, он позднее свыкся с идеями Эрнесто, а тогда, в январе 1959 года, он не разделял ни его политических убеждений, ни его неизменной уверенности в своей правоте. Относительно Эрнесто у него имелись совсем другие планы. Он собирался использовать эту поездку в Гавану, чтобы навязать ему свои взгляды и убедить его вернуться в Буэнос-Айрес, чтобы продолжить карьеру врача-аллерголога. Скоро мы увидим, что планы Эрнесто заключались совсем в ином. А мой отец, похоже, не понимал, что для его сына эта революция значила гораздо больше, чем просто подходящее к концу приключение, готовое уступить место вещам более серьезным. «Моя медицинская карьера? – в первый же день заявил ему Эрнесто. – Могу тебя заверить, что я отказался от нее уже давным-давно. Теперь я боец, который будет работать над созданием правительства. Кем я стану? Кто знает? Я даже не представляю, в какой стране я брошу свои кости». А потом со свойственным ему чувством юмора он добавил: «Тем не менее, viejo, так как тебя тоже зовут Эрнесто Гевара, ты можешь повесить на стену в своем архитектурном бюро и мой врачебный диплом тоже, а затем, ничем не рискуя, начать гробить пациентов». Следует отметить, что мой отец представлялся архитектором и даже занимался архитектурной практикой, хоть никогда ничего не заканчивал…
Мой брат не имел ничего общего с тем врачом, который прощался 8 июля 1953 года на вокзале Эль Ретиро в Буэнос-Айресе, теперь он стал Че [8] . Он изменился, повзрослел, но остался все таким же прекрасным. Человек, говоривший быстро, глотая слова, которые, казалось, летели, стараясь догнать несущиеся мысли, вдруг стал солидным. Отец был удивлен, заметив, что теперь он словно медитировал и взвешивал каждое слово, прежде чем его произнести. Он покинул Буэнос-Айрес безбородым; с вернулся с бородой, тонкой и редкой, но это в любом случае была борода. Ему нравились короткие волосы, чтобы не причесываться, а сейчас отрастил трудноуправляемую гриву. Он похудел. Раньше его аппетит всегда отличался изменчивостью, он переходил от прожорливости к полному воздержанию в зависимости от приступов астмы. На нем была оливково-зеленая униформа, широкий пояс цвета хаки и черный берет с красной звездой «команданте», которые будут теперь сопровождать его всегда. Он прибавил в уверенности, в представительности, в харизме и авторитетности, если такое вообще возможно, ибо Эрнесто всегда был человеком сильного характера, природной легкости и с душой лидера. Уже ребенком он считался главарем, никогда никому ничего не навязывая – просто потому, что он внушал доверие. Рядом с ним даже более старшие ребята чувствовали себя защищенными. Его дружба отличалась стойкостью, непоколебимостью и верностью.
8
Че – это урезанная форма от глагола «escuCHE» (послушайте), то есть аналог русского «слышь». Эрнесто повторял это постоянно, и за это кубинцы прозвали его «Че». – Прим. пер.
Я отметил то уважение, что он внушал своим людям. Передо мной стоял брат, и он ласково улыбался мне, щекотал меня, как когда-то в прошлом, но это был совершенно изменившийся человек. И я поспешил открыть для себя этого брата, того, кто с такой отвагой отличился в бою, кто во главе трех тысяч товарищей одолел хорошо обученную пятидесятитысячную армию, поддерживаемую крупнейшей мировой державой, Соединенными Штатами. И самое важное для меня заключалось в том, чтобы вновь найти ту общность, что связывала нас в детстве.