Мой братишка

Стиблова Валя

Черешни в моей тарелке показались мне белехонькими по сравнению с пылающими ушами Кима.

— Если мы попросим, мама сделает нам точно такой же ванильный крем. — Ким так обозлился, что я прыснул бы со смеху, не будь все это так серьезно. — Но мы не станем просить. Мы лучше пойдем купим мороженое. Правда, Мариян?

— Почему же, Ким? — в недоумении спросила пани Паукертова, и глаза ее стали колючими. — Тебе не нравится, как я готовлю?

Я уткнулся носом в тарелку и готов был весь туда спрятаться. Ну нельзя же так говорить — это мне было ясно, а вот Киму ясно было другое: что он не может молчать.

— Нравится, —

ответил Ким уверенно и громче, чем обычно. — Даже очень нравится. Но я не стану это есть, если мама не может пойти ни в кино, ни в парикмахерскую. Мы спим, а она все пишет. Она целые дни работает. Поэтому и нам никакой крем не нужен.

Пока Ким говорил это, я заметил, как каменеет лицо пани Паукертовой. Казалось, застыла не только она, но и все вокруг: стол, стулья, кухня. Да и я. Я еще поддел крем ложечкой, но проглотить его уже не мог.

После этого она к нам больше уже не приходила. Не знаю, что сказала пани Паукертова нашим родителям, но только папа с мамой часто вспоминали о ней — какая она хорошая и как заботилась о детях. Может, и хорошая, а вернее всего, нет. Ишь обиделась насмерть из-за слов Кима! Ну и зря! Мало ли что мы иногда наговорим друг другу или ребятам в школе! Не надо придавать этому большое значение! К тому же Ким сказал правду.

Но теперь это уже дело прошлое. Во много раз хуже то, что случилось с Кимом потом и в чем виноват я. Ким сейчас лежит в больнице и даже, может быть, умрет. А ведь ничего бы не случилось, послушайся я Кима. А я не послушался, позвал в виварий своего одноклассника Путика, расхвастался перед ним, а тот шутки ради открыл дверцу клетки и выпустил обезьяну. Путик хотел потом все скрыть, говорил, что он дверцу не открывал, что она была открыта, но это неправда. Клетки всегда закрыты: пан Короус за этим внимательно следит.

Я знаю, нехорошо сваливать вину на Путика. Если бы не я, так он вообще не попал бы в виварий. Да и нам там нечего было делать, ведь строго-настрого запрещено ходить туда одним. Когда папа изредка брал нас с собой, мы всегда стояли у дверей и смотрели, как он проходил между клетками, проверяя, все ли в порядке. Раньше нам разрешалось наблюдать только издалека, но в последнее время мы иногда даже помогали папе. Например, подавали ему бутылочки с вакциной для маленьких обезьянок. Пан Короус держал обезьянок, папа командовал: «Пятую! Шестую! Седьмую!», а мы быстро подавали ему бутылочки с этими номерами.

Папа и мама работают в одном институте. Мама выращивает бациллы в специальном сосуде и испытывает на них разные лекарства. Папа вводит эти бациллы подопытным животным. Иногда они заняты опытами все вечера, и субботы, и воскресенья. А иногда уезжают на несколько дней — делают прививки взрослым и детям.

Мы с Кимом часто вообще не знаем, когда наши родители придут с работы. Иногда вдруг позвонят по телефону, скажут, что вот уже идут, а потом снова звонок: «Появимся не раньше чем через час, ужинайте без нас». А то вдруг заявятся как раз тогда, когда мы ужинаем, и спрашивают, есть ли им что-нибудь перекусить. Если они возвращаются с работы веселые и шутят с нами, значит, опыты удались. В такие минуты родители подписывают наши школьные дневники, даже не заглянув в них. Однажды у Кима было в дневнике замечание, что он уже в третий раз не выучил стихотворение. Ему самому это было очень неприятно. Он много раз повторял стихотворение, но никак не мог вызубрить его. Ким

не хотел показывать эту запись родителям: даже если они не рассердятся, ему все равно стыдно. Он был очень расстроен из-за замечания, говорил, что ему ничего не идет в голову и все равно из него ничего путного не получится.

Я протянул дневник Кима маме, а сам специально рассказываю ей что-то — отвлекаю ее. Ким в это время делал на кухне гоголь-моголь. У него было тяжко на душе, он понимал, что мы пытаемся обмануть маму, а это было не по нему.

Дело не в том, что Ким не способен выучить стихотворение. Просто ему трудно запомнить какую-то заумь, непонятное ему. Уж такой он с самого раннего детства: все ему надо понимать. А голова у него хорошая и память будь здоров! Папа убедился в этом, еще когда Ким без конца приставал к нему с магнитофоном.

Папа частенько записывает голоса птиц. Ким всегда вертелся около него, даже когда еще не ходил в школу. Однажды Киму захотелось послушать записи с голосами птиц, но папа куда-то спешил и решил отговориться:

— Знаешь, Ким, послушать не удастся: магнитофон испортился.

Ким взглянул на него с явным недоверием. Папа нажал на какую-то клавишу и сказал:

— Видишь, не крутится. Сначала придется его починить.

И тут Ким без промедления выдал:

— Не крутится, потому что ты не нажал вот на эту, вторую клавишу.

Брат нажал на клавишу, и катушки закрутились.

Папе такая наблюдательность очень понравилась, он сразу же отложил все дела в сторону и прокрутил для нас пленку. Папе было интересно, сможем ли мы различить птиц по голосам. У меня все получалось невпопад, а Ким сразу определял: это фазан, это сойка, а вот это синица, которую дедушка подкармливал зимой салом, подвешивая его на гвоздике.

Однажды на рождество папа купил Киму волнистых попугайчиков, и Ким принялся записывать их голоса на магнитофон. Записал он, как птицы, когда ссорятся, покрикивают друг на друга, словно люди. Вот одна начинает, другая ей вторит, и так до бесконечности. Ким придумал такую шутку. Один голос он стер и включил магнитофон попугайчикам. Вот уж мы насмеялись! Один попугайчик был очень удивлен, а второй отвечал почти так же, как на магнитофонной записи.

Это, пожалуй, самая любимая игра Кима.

У папы и Кима в столе лежат кассеты. Все они пронумерованы и записаны в тетради. Папа говорит, что когда-нибудь он возьмет Кима к себе в помощники. Именно его, потому что, во-первых, Ким аккуратный и, во-вторых, когда что-нибудь засядет ему в голову, он не успокоится до тех пор, пока полностью не разберется. Мама считает, что у Кима нет никакого честолюбия, потому что пятерки у него только по природоведению и математике. У меня, между прочим, по всем предметам. Если кто и пойдет дальше учиться, так это буду именно я.

Я всегда завидовал тому, что папа хотел бы Кима взять к себе в помощники. Иногда я подсаживался к ним — послушать записи голосов птиц, но, если честно, меня это не особенно интересовало.

Однажды мы взяли магнитофон в школу на пионерский сбор. Ким не любит выступать. Он возился с магнитофоном, а я объяснял. Многое я тогда напридумывал. Я рассказал, что наши попугайчики поссорились и не разговаривали несколько дней, потом один пришел к другому просить прощения, а тот, который сердился, никак не хотел мириться и только через какое-то время милостиво согласился на мировую.