Мой дед, мой отец и я сам
Шрифт:
— Катька! Рулить сможешь?
— Смогу.
— Держи баранку. И только прямо!
Сержант открыл дверь кабины, передал руль девушке.
— Ты куда?!
— Прицеп горит. Сбросить надо!
— Убьют, Васька! — закричала девушка.
— Не убьют! Держи хвост морковкой!
Наверное, это мог сделать только «цирковой». Сержант встал на подножку кабины, ухватился за что-то, подтянулся и впрыгнул на крышу фургона.
Мчался ЗИС, горел прицеп, совсем близко были немцы, а сержант по крыше фургона пробежал
— «Единый лавр...» — пробормотал сержант и попытался снять сцепку прицепа с крюка.
Гудел и терщал огонь на прицепе, каждую секунду мог раздаться взрыв, а сцепка все никак не снималась с крюка.
Неловко изогнувшись, сидя на пассажирском сиденьи, девушка Катя, старшина медицинской службы, демобилизованная по причине беременности, вела грузовик.
На сержанте уже тлела гимнастерка. Лицо его было обожжено, руки в крови.
Одной ногой он стоял на борту прицепа, другой на ступеньке фургона, а внизу под ним неслась серая лента бетонной дороги. Сержант ждал, чтобы машину тряхнуло на выбоине и тогда сцепка ослабнет.
Переднее колесо на полном ходу скользнуло по краю воронки и сержант мгновенно сбросил сцепку с крюка. Он еле успел ухватиться за косяк фургонной двери. Машина, освободившаяся от прицепа, помчалась по шоссе.
Горящий прицеп стал отставать, и немцы поняли, что остановить автомобиль им не удастся. Тогда они открыли ураганный огонь.
Они видели, как сержант снова оказался на крыше фургона. Сержант вынул из кармана гранату, выдернул чеку и сильно бросил гранату в удаляющийся полыхающий прицеп.
Машина чудом проскочила глубокую воронку, прицеп взорвался, и высыпавшие на дорогу немцы были сметены с лица земли.
Сержант быстро спустился с крыши фургона на подножку кабины, просунулся в дверцу и увидел простреленное ветровое стекло; девушку Катю, сбоку держащуюся за руль; и кровь, заливающую катину гимнастерку, шинель, юбку...
Еще сержант увидел глаза Кати — залитые слезами и устремленные неподвижно на дорогу. Вперед, только вперед...
Сержант перехватил руль, поставил ногу на педаль, убрал ручной газ и осторожно привалил Катю к спинке сиденья.
— Катя! Катюша! Ты что?! Ты потерпи немножечко, — бормотал сержант и гнал, гнал машину вперед.
Лицо Кати было неподвижно, и только слезы тихо сползали с ресниц.
— Убили нас, Васенька, — вдруг сказала Катя. — Невовремя нас убили...
— Что ты! Что ты?! — закричал сержант. — Катюшенька, что ты говоришь?! Ты живая! Ты даже очень живая! И он живой! Он тоже живой! Ты только потерпи немножечко! Мы сейчас. Мы мигом!
Фургон мчался по шоссе с невиданной скоростью. Сержант остервенело крутил баранку, смотрел вперед и не видел, как рядом с ним умерла Катя.
— Ты не волнуйся, ты держи
Сержант протянул окровавленную, обожженную руку вниз, достал флягу, протянул ее Кате. И, улыбаясь, посмотрел на нее.
Сквозь простреленное стекло в кабину ворвался встречный ветер. Он пошевелил прядку волос мертвой Кати и высушил слезы на ее щеках.
Сержант осторожно положил флягу на сиденье, притормозил и поехал медленно-медленно.
Словно похоронные дроги, фургон ехал по расположению дивизии. Еле-еле катил он по неширокой улочке, и все, кто попадался ему навстречу, останавливались и смотрели ему вслед.
С искареженным капотом, простреленным ветровым стеклом, с дверцами, пробитыми пулеметными очередями, с израненным в щепки фургоном, хромая спущенными правыми задними колесами, ЗИС медленно подкатил к штабу дивизии.
— Артисты приехали! Арти...
Сержант тяжело вылез из-за руля, обошел фургон и заглянул внутрь:
— Все живы?
— Все, голубчик... Все, слава богу, — ответила старая певица.
Сержант и старик-ефрейтор только что закончили делать холмик на могиле Кати.
Неподалеку, метрах в трехстах, шел концерт под открытым небом. Оттуда доносилась музыка, веселые куплеты и аплодисменты.
Сержант взял лопату под мышку, помотал забинтованными руками и попросил старика-ефрейтора:
— Сверни мне покурить.
— Погоди ты с куревом, — недовольно сказал старик. — Сыми шапку.
Сержант бросил лопату и неловко стянул с себя пилотку.
Старик тоже снял с себя пилотку, засунул ее под ремень, обратился лицом к солнцу, перекрестился и сказал:
— Господи, упокой душу рабы твоей... Как ее звали-то?
— Катя, — грустно сказал сержант.
— Господи, упокой душу рабы твоей Катерины... — старик истово перекрестился. — Прости своей усопшей рабе все прегрешения...
— Какие еще прегрешения?! — злобно ощерился сержант и шагнул у старику-ефрейтору.
— Ну, говорят так... — забормотал старик.
— Я тебе покажу «прегрешения»! — рявкнул сержант.
Старик испуганно втянул голову в плечи и сержант почувствовал себя виноватым.
— Не было у нее никаких прегрешений, — тихо произнес сержант. — Не было...
Старик посмотрел на сержанта прозрачными детскими глазами и вдруг спросил:
— Интересно. И кто бы у нее народился: дочка? сын?.. А?