Мой дядя – Пушкин. Из семейной хроники
Шрифт:
…Мама чувствует себя, по-видимому, лучше. Раух и Спасский являются всякий день и говорят между собою по-латыни, что меня, однако, далеко не успокаивает.
…Мама не покидаю днем. Занимаю ее чтением Вальтер Скотта, Бальзака и Поль де Кока, чем и заставляю смеяться. Мать, кажется, полюбила тебя не на шутку, очень желает тебя увидеть, спрашивает, привезешь ли свою гитару, прошел ли твой кашель, даже прослезилась, сказав: «Я много, много была виновата перед ним». (J’ai eu tort, bien tort a son egard.) Леля ее любимец и баловень. По вечерам выезжаю очень редко, и то, чтобы сделать удовольствие Александру. Была с ним у Вяземских, Талызиных, но не пускаюсь в большой свет… что я там забыла? Правда, ездила в собрание, но не танцевала, а была на хорах. Наташа, разумеется, танцевала, а брат нашел своего Соболевского, который тоже не танцевал, а прогуливался, задрав кверху нос, руки в карманы, и, кажется, был намерен сказать: «Смеюсь над всеми!» (il se promenait le nez au vent, les deux mains dans ses poches, et semblait dire a toute la societe: je ne me moque pas mal de vous!) – На днях посетила я Анет Керн вместе с Александром. Был там Глинка. Он ставит свою оперу «Сусанин». Кроме Глинки встретила я многих приятных собеседников и собеседниц, нравственно отдохнула, и прежняя веселость, хотя на пару часов, ко мне возвратилась. Кстати или некстати (a propos ou mal a propos). Очень хорошо делаешь, что не кажешь носа к К – м, после того, как глава этого семейства не заблагорассудил отвечать тебе визитом. Александр говорит, что он очень глуп,
– Знаете ли, г. Пушкин, что ваш «Годунов» может показаться интересным в России?
Александр на это отвечал:
– Так же он может показаться интересным в России, как вы можете казаться красивой женщиной в доме вашей матушки. (Savez vous, monsieur Пушкин, que votre «Годунов» peut paraitre interessant en Russie? – Madame, – riposta Alexandre, – tout comme vous pouvez passer pour une jolie femme dans la maison de madame votre mere.)
Александр вообще в долгу не остается; на глупости отвечает метко и дерзко, тогда как, по моему мнению, следовало бы пожать на пошлые фразы плечами и отойти или же, на худой конец, забарабанить пальцами по столу, как будто невзначай, в ответ на подобные выходки: самое лучшее средство, и значило бы: «с пошляками не хочу тратить слов».
Александр же нервный. Принимая к сердцу то, что надо бы пропустить мимо ушей, и не ожидая выходок, на которые всегда надо быть готовым, он тогда или растеряется, а через полчаса отомстит колкой эпиграммой, которую напечатает, или же «огреет» (il ripostera) противника на месте, да так «огреет», что тот, будучи разбит двумя-тремя словами Александра наголову (etant battu a plate couture), сделается его тайным, следовательно, самым опасным врагом [199] … К – я с тех пор равнодушно на него смотреть не может…
199
К этому времени появилось в «Московском наблюдателе» знаменитое стихотворение дяди «На выздоровление Лукулла», направленное против Сергея Семеновича Уварова, в отместку за его замечание, вследствие известной эпиграммы Пушкина на попечителя Петербургского учебного округа Дондукова-Корсакова. Ольга Сергеевна многое предвидела, что касалось ее брата; злополучные стихи дяди на Уварова, о которых, впрочем, она в письмах отцу не упоминает, были ей тогда еще неизвестны. С дочерью графа Уварова, княгиней Александрой Сергеевной Урусовой, муж которой состоял, если не ошибаюсь, адъютантом у Паскевича, Ольга Сергеевна находилась в весьма дружеских отношениях. Александра Сергеевна, разумеется, была во всей этой истории нипричем.
Александр дал мне на днях читать стихи Бенедиктова; есть вещи прекрасные, но и безвкусные довольно. Показались ли они у вас? «Ледяной дом» – новый роман Лажечникова – вовсе не хорош. Пахнет литературным похищением (cela sent son plagiat); подражание и Гюго, и Вальтер Скотту, мочи нет, что, собственно, tres mauvais gout… [200] С этим согласен и Владимир Соломирский, мой ученик по френологии и хиромантии; был у меня на днях вместе с Александром. Говорю «у меня», так как отца не было дома, а мама принять, по болезни, никак не могла. Соломирский выдержал тоже большую и еще более опасную болезнь».
200
Весьма дурной вкус (фр.).
«…Тебе уже известно, – пишет Ольга Сергеевна мужу от 3 января следующего 1836 года, – что сделал мой брат Леон, но что мне сейчас рассказал Александр – это уже новость: Леон проиграл тридцать тысяч рублей! (mais ce que vient de me dire Alexandre – c’est quelque chose de nouveau: Leon vient de perdre au jeu trente mille roubles!) Александр хочет купить вексель, и напрасно; ему это удалось однажды. Лев проиграл Болтину десять тысяч, а помирился эдаким манером на две тысячи. Каков же Лев? Из рук вон! Соболевский говорит: «Придется же Александру Сергеевичу кормить; кормить-то еще не беда, а поить накладно»; я же с моей стороны не вижу никакой причины платить за долги Леона и полушки.
…Хочу тебя уже давно спросить, когда же выйдет роман нашего друга полковника Франковского [201] . А пора ему и другой печатать: кстати, здесь появился новый русский роман; мне его рекомендуют, но не имею храбрости прочесть, так как, признаюсь, имею очень дурное мнение о новых произведениях наших любезных соотечественников. Конечно, само собою разумеется, не говорю о пере моего брата, Жуковского, Вяземского и Гоголя, которого «Вечера в Малороссии» [202] – прелесть. Он и поэт, и живописец. Я его видела у Александра. Показался мне крайне печальным, неразговорчивым, задумчивым, так что я в шутку спросила брата: не влюбился ли он в одну из твоих жен? Большой фаворит Плетнева. Что касается Булгарина, то и его встретила на улице. Представь, узнал, остановил и очень много о тебе расспрашивал. Разумеется, о брате и не заикнулся. Просит тебя присылать ему для печати твои заметки о Варшаве, восхищался твоим талантом писать «положительные» статьи, бренчать на гитаре, восторгался твоим «Лирическим альбомом» – словом, что ни слово – любезность, что ни жест – утонченный комплимент. Об этой встрече я рассказала Александру, а брат отвечал: «Он хорошо с твоим мужем и с тобой, а со мной… Бог с ним!» Встретила я и Элькана. Такой же, как был; по-прежнему подражает Александру в костюме, бакенбардах, даже в походке. Этот тоже меня узнал, «грозился быть у Сергея Львовича, хотя бы для того, чтобы насладиться моей беседой». Пожалуйста, не ревнуй меня к нему. Он, правда, очень умен и любезен, но далеко не опасен».
201
Полковник Франковский упомянут мною в главе II. Об этом воине, который во время взятия, в 1814 г., высот Бельвиля и Монмартра обратил своей храбростью внимание покойного императора Александра Павловича, – поэте и беллетристе, – рассказываю более подробно в другом отделе моей «Семейной хроники» от 1837 по 1846 г.
202
«Вечера на хуторе».
«Очень благодарю, – сообщает Ольга Сергеевна от 18 января, – за присылку денег, но чрезвычайно недовольна твоим письмом Александру. Твое письмо взволновало лишь его желчь. Не помню, видела ли я когда-нибудь брата в таком скверном расположении духа!! Он раскричался до хрипоты, что лучше отдаст все, чем владеет, нежели опять иметь дело с Болдином, управляющим, ломбардом и пр. Сказал, что вместо того, чтобы писать ему, можешь адресоваться прямо к Пеньковскому, который и должен следить за делами, так как за это получает деньги. Александр письма твоего не читал и, распечатав, возвратил его тотчас. Впрочем, гнев Александра показался мне довольно забавным: казалось, он передразнивал отца (il avait tout l’air de, contrefaire mon рёrе). Из его слов (cependant j’ai pu tirer de lui) я вынесла, во-первых, что Пеньковский простофиля, которому брат уже приказал внести деньги в ломбард и затем выслать тебе
203
Ольга Сергеевна подразумевает журнал «Современник», но ошибается, говоря на днях. Первый том «Современника», на издание которого покойный дядя получил разрешение в начале января, одобрен цензурою к печати гораздо позднее, и вышел, когда Пушкин отсутствовал, сопровождая тело Надежды Осиповны в Святогорский Успенский монастырь.
«…Журнал Александра, – пишет Ольга Сергеевна от 31 января, – будет вроде английского «Quarterly Review», выходя только в количестве четырех томов в год. Александр будет помещать большею частию не свои прелестные произведения, но плоды вдохновения сотрудников, а потому, право, не знаю, сделаюсь ли я усердной читательницей? Не жалую, более нежели когда-либо, нынешнюю литературу, в особенности после того, как прочла хваленый роман Лажечникова «Ледяной дом». Хвалят еще один новый роман пера фрейлины (!) Шишковой, «Скопин-Шуйский». Воображаю, какая прелесть! Что же касается стихотворений, все-таки не говорю о творениях Александра – они неподражаемы, – то все прочие наводят на меня несносную скуку; не могу решиться прочитать и двенадцати строк. Зато читаю и перечитываю все с большим наслаждением «Евгения Онегина», в котором открываю всякий раз новые красоты. Нет, никогда подобного, как говорят французы (comme disent les Fran9ais), chef d’oeuvre, у нас не появится. Говорю не как сестра Александра, а как женщина, вполне понимающая изящное и изучившая поэзию, хотя и не обладаю творческим талантом. Советую и тебе углубиться на досуге в поэму Александра и уверена, с моим мнением согласишься. Брат мне прочел и новое свое стихотворение «Полководец», в память и честь Барклая, которое напечатается в журнале брата. Александр прочел «Полководца» с таким увлечением, с таким чувством, что не могла удержаться от слез. В этой пьесе всякий стих – алмаз. Вот как надо творить! Не думай, впрочем, что ничего, кроме «Онегина» и «Годунова» не читаю. Александр снабдил меня, по моей просьбе, многими французскими и даже английскими авторами, а маму развлекаю нашим приятелем Поль-де-Коком, которого и читаю вслух. Она смеется и забывает на пару часов свои страдания… Говорит, что наш Лель ей самый лучший доктор, и будто она никогда не встречала такого милого и хорошенького ребенка, – заблуждение и пристрастие, свойственные всем бабушкам. Напротив того: он порядочный горлан, плакса и далеко не красив, да и не в кого. Александр, когда приходит, всегда берет мальчишку к себе на колени, душит его конфектами (et le bourre de bonbons), а сегодня увез к себе на целый день играть с своими ребятишками (pour qu’il joue avec ses poupons a lui). Брат находит его печальным и беспокоится, что мальчик худ и бледен, забывая, что после пиявок иначе и быть не может».
«…Сегодня день святого Льва папы римского, – пишет Ольга Сергеевна 18 февраля, – значит именины и нашего ребенка, и его дяди храброго капитана, которого здесь нет, к большому огорчению бедной мама.
…Сегодня маленький Леон – мужчина самый счастливый на свете (le petit Lolo est aujourd’hui Гпоптте le plus heureux du monde). Александр, его жена и обе свояченицы навезли ему с три короба игрушек. Александр, пока пишу тебе, сидит у мама и останется у нас весь день, чем заставит ее забыть отсутствие другого именинника – большого Леона. Завтра Александр едет на пятнадцать дней в Москву по литературным делам, и отправляется не один, а с шурином Иваном Гончаровым.
…Не описываю подробно увеселительную мою прогулку с Александром и его женой на Масленице за городом, а также и поездку на третий день – тоже за город, на фарфоровую фабрику. Этот последний пикник устроили Политковские. Завтракали, обедали и танцевали под звуки стройного оркестра до 11 часов вечера».
«Мама очень плоха, – пишет Ольга Сергеевна 11 марта. – Статься может, в ней осталось жизни лишь на несколько дней, и, когда получишь это письмо, без сомнения, она отойдет в вечность. Доктор сказал: «На этой неделе все может кончиться (cette semaine tout peut fnir)». Голова у нее еще свежа; она улыбается Леле, но это покойница. Ничто не могло спасти ее. Осенью она уже была приговорена (elle a ete condamnee depuis ces automne), и болезнь ее была не что иное, как медленная агония (une longue agonie, une agonie prolongee). Я видела сама, что на исцеление нет надежды, но полагала, что мать может протянуть еще год, если не два. По мнению доктора Спасского, ее сломила единственно печаль. Отчаяние отца меня мучает невыразимо; не может воздержаться: рыдает при ней, что ее и пугает, и волнует. Я попыталась ему это высказать, но он закричал на меня, забывая, что и я лишаюсь матери. Право не знаю, что делать. Александр приходит на несколько времени и уходит, как и прочие (Alexandre ne fait que des apparitions, ainsi que les autres personnes), я с отцом совершенно одна, а подруга моей матери, Тимофеева, не может находиться безотлучно, помимо всего своего желания, так как на днях неумолимая смерть похитила ее сестру, Екатерину Воронцову. Боже мой! если бы, по крайней мере, я имела счастие быть с тобою! Между тем хозяйство из рук вон: челядь поистине ужасна – сущие разбойники! Нет у них никакого усердия, никаких слез, хотя мама всегда была с прислугами ласкова; челядь поступает таким образом потому, что выжидает перемены, а всякая перемена этим людям нравится (la valetaille est terrible: se sont des brigands a la lettre! aucun zele, point de larmes, et pour-tant maman a ete toujours bonne envers eux. C’est qu’ils s’attendent a un changement – tout changement leur plait). Даю мои деньги дворнику за возлагаемые на него поручения. К большому счастию, Александр не уехал, как предполагал: распутица и дурные дороги его испугали (l’ont efraye). Увижу ли тебя, по крайней мере, к праздникам? Приезжай прямо к нам; отец не говорит о тебе ни слова, но все равно. За его будущность я спокойна (je suis tranquille sur son avenir a lui). По всей вероятности, он переселится к своей сестре Сонцовой. И мама думала переселиться в Москву немедленно после выздоровления… Право не знаю, что пишу; рука дрожит, не знаю спокойствия ни днем, ни ночью.