Мой испорченный коп

Сталберг Женя

– Не похоже…

– А что же тогда?!

– Его обвинили в убийстве собственной жены. Вся кровать была залита её кровью… Боже… Александра… Ужаснее зрелища я ещё не видела.

Перед глазами застыла последняя всплывшая фотография с места преступления. Это была девушка, лежавшая на постели. Её голова чуть повёрнута набок в сторону стены. Глаза закрыты. Руки расслабленно покоились по бокам тела. Кожа уже побледнела. Или она сама по себе такая была… Около рта синяки. Но не это меня шокировало.

От белоснежной хлопковой ночнушки

мало что осталось. Только маленький, чистый от крови островок белой ткани около груди и внизу у ног. Огромное расплывшееся алое пятно на простыне рядом. Из-за чего подумала, что тело перемещали. Также одна огромная яркая красная клякса на одеяле у изножья. И одиночные, беспорядочно расположенные красные капельки повсюду.

Фотография окровавленного кухонного ножа на паркете из тёмного дерева.

– Не может быть… Это не он… Не мог быть он. Пришли мне все материалы на мою старую почту.

– Я, конечно, пришлю. Но он уже признал вину за убийство. Ему дали двадцать пять лет.

– Я сказала: пришли мне все материалы! – злобно и повелевающее рявкнула Александра. – Он не убийца! Ясно тебе?! Он никогда бы так не поступил с женщиной! Тем более с женой! – продолжала кричать подруга, внушая больше самой себе, чем мне.

Её обижала только одна мысль о том, что кто-то может считать её друга убийцей.

– Алекс, успокойся. Я говорю только о фактах и всё. Я только что сбросила на твою почту все материалы. Успокоишься – перезвони.

Я молча отклонила звонок и кинула телефон на кровать.

Ей больно. Я понимаю. Однако ей нужно побыть наедине и подумать, что делать дальше. А я не стратег. Да и подруга с меня так себе. Я никогда не знала, что сказать в трудный для человека момент. Просто потому, что в горле стоял ком, а в голове становилось совсем тихо.

Глава 2. Посетитель

Кай

– Девочки, подъём! – гаркнул дежурный охранник окружной тюрьмы, проходя мимо камер и постукивая по стальной решётке для более громкого эффекта.

Сокамерник с первого яруса, которому за пятьдесят пять лет, запыхтел. Он пихнул мою койку посередине до того, как я успел спрыгнуть, и проворчал:

– Эй, легавый! Кончай будить меня по ночам, или отправлю в одиночку!

Меня никогда не пугали нападки таких же заключённых, как и я.

Со смерти Милы я много чего чувствовал.

Горе.

Скорбь.

Печаль.

Злость.

Ярость.

Необузданное желание отомстить.

Тоску

Безысходность.

Последняя отныне приелась ко мне.

Я не буду против, если кто-то решится покончить со мной. Пусть даже до этого момента не давал это сделать, изводя своих противников бесконечными драками, чтобы высвободить собственный гнев наружу.

Я бил и бил. До кровоподтёков. До сломанных рёбер, носов и фаланг пальцев.

Я сбивал костяшки. Да что скрывать… И мне

доставалось нехило. Изводил своё физическое тело, чтобы хоть как-то выпустить наружу то, что разъедало каждую минуту моё измученное сознание. А возможно, просто хотел себя наказать за то, что не защитил ту, которую поклялся защищать в день венчания в маленькой традиционной католической церкви.

Нет. Я не религиозен. Но Мила была. Поэтому она выбрала профессию адвоката, чтобы защищать исключительно невиновных. К ней обращались, когда уже не было надежды. Тогда, когда постигли полную безнадёгу и отчаяние. И только она была для них лучиком света.

В молодой, позитивной и весьма амбициозной представительнице правосудия они искали надежду и веру. Она умела вдохнуть в людей жизнь. Её улыбка исцеляла даже самые заблудшие души и сердца… И меня исцелила в своё время, после смерти брата, а затем после аварии родителей.

Как сейчас помню обвивающиеся вокруг плеч руки. Тёплые объятия. Шёпот около уха, от которого шла дрожь по телу.

“Никакие слова не помогут тебе смириться с утратой, но знай: я рядом. Сейчас ты ощущаешь боль и тяжесть на душе. Но время лечит. Через несколько лет ты будешь вспоминать их не с чувством горести, а с теплотой в душе. В одно утро ты проснёшься и поймёшь, что у тебя остались лишь хорошие воспоминания о них. Чувство вины растяжимо. Можно винить себя сколько угодно. И если будешь ловить себя на таких мыслях, подумай, как бы они отнеслись к этому. Наверняка они были бы против. И огорчились бы. Ты должен отпустить их, чтобы твои родные обрели покой.” – говорила тогда моя мудрая жена.

Слова Милы всегда казались мне верными. Чтобы она не говорила, было правильным. В отличие от всех остальных, она умела трезво мыслить, никогда не позволяя себе вешать на людей ярлыки. Поменялось ли её мнение обо мне, если бы она увидела меня сейчас?!

Грязным. Диким. Озлобленным.

Дни в тюрьме проходили как обычно. Подъём. Ворчание сокамерника. Завтрак. Телесный осмотр. Осмотр камеры. Выход на прогулку. Обед. Выход на прогулку. Ужин. Личное время. Отбой. Ни одного посетителя. И так каждый день. Ничего не менялось. Лишь иногда. Раз в пару недель я не сдерживался и попадал в самую заваруху войны между бандами. За что меня отправляли в одиночку на несколько недель.

Да… Жизнь любого зека похлеще Санта-Барбары. Несмотря на весьма строгий распорядок дня, всегда успевают за спиной охраны чинить интриги и заговоры. Кто-то вербует в свою компашку больше народу. Кто-то размышляет, как подогнуть всю тюрьму под себя. Кому-то нечего терять и желает отомстить. Кто-то ищет шестёрок. Кто-то довольно умён и уверен в себе, чтобы продумать план побега.

Мне было плевать на всё, тем не менее острый язык не давал держаться в тени от всех остальных.

– Эй! Томпсон! К тебе посетитель! – громко позвал главный охранник.