Мой космос

Бунеева Ксения

Еще ни один парень не готовил мне ужин.

Усталость оставалась во всем теле еще долго. Она медленно текла по венам, тяжестью сдавливала виски, легонько кололась в кончиках пальцев. Так бывает, когда переживаешь что-то плохое, когда долго плачешь, или волнуешься. Нервные клетки неминуемо мстят нарушителю собственного покоя. Врачи часто говорят, что они не восстанавливаются.

Нет. Не правда. Не восстанавливается человек - их владелец. Любая ссора, любой стресс, крики

и даже слезы по мелочам остаются с нами навсегда. Тело помнит каждое страдание и повторяет его раз за разом. "Мне физически больно от твоих слов..." - теперь понимаю, каково это.

Я перебралась с дивана к барной стойке. Дима с гордым видом сообщил, что ужин готов.

– Вот, прошу, - он поставил передо мной тарелку.

– Димка, это же шедевр!

– Мой скромный талант творить прекрасное, - развел руками художник.

На тарелке лежало настоящее произведение искусства. Яичница с двумя аккуратными желтками, один из которых был солнцем, а второй спасательным кругом на борту кораблика. Диме удалось кетчупом нарисовать целый морской пейзаж.

– Ну как ты?

Я отщипнула кусочек хлеба и неуверенно хмыкнула.

– Не знаю еще. Ощущение, как будто меня избили.

– Как именно избили?
– невзначай спросил он.

– В смысле?

От неожиданности вопроса я чуть не выронила вилку.

– Ну, - Дима мечтательно закатил глаза к потолку.
– Избить могут по-разному. Например, легкий вариант - это толкнули и ударили в глаз - считай отделался испугом. Если изобьют посильнее, то будет кровь, ссадины, сотрясение мозга. Следующая ступень - это переломы. Знаешь, самые страшное, если сломают ребро. Дышать и двигаться просто невыносимо становится, каждый глоток воздуха дается с трудом. Могут, конечно, и тяжелые увечья нанести - разрыв внутренних органов, кровотечения, реанимация. Сюда я бы еще приписал тяжелые металлические предметы и камни. Про орудия пыток умолчу - это чересчур. А вот арматура бьется больно и шрамы потом остаются. Но - нет, вру!
– самым распространенным оружием была и остается бита. Глядя на нее как-то сразу появляется такое дикое желание бежать. Так что, как тебя избили?

Я сидела, замерев с недонесенной до рта вилкой, и круглыми глазами смотрела на Димку.

Говорят, все творческие люди в какой-то мере шизофреники, но, мне сдается, еще садисты и маньяки.

– Наверное, со средним ущербом.

Он мягко улыбнулся.

– Значит, скоро переломы срастутся, а ссадины затянутся свежей кожей. Правда, чуть медленнее, чем физические, но все-таки заживут. Ты чего не ешь? Совсем невкусно?

– Нет, все отлично, вкусно. Просто ты так правдоподобно говорил об избиениях.

– Понимаю, тема не из приятных. Зато прочувствованная на себе.

– Серьезно?

– Абсолютно. В школьные годы травматология была моим вторым домом. Так что о ранах

я знаю все. О физических тоже.

В голубых глазах почудилась мимолетная грусть, какая-то древняя и извечная. Так может смотреть лишь человек, знакомый со страданием не понаслышке. Я ничего не знаю о нем, но, кажется, он из таких.

– Что у тебя случилось, Рита?

– Это долгая история.

– А я не тороплюсь.

– Дим, брось. Зачем тебе мои проблемы? Я скоро уйду.

– Глупости, - с неожиданной твердостью возразил парень.
– Куда ты денешься на ночь глядя?

– Вызовешь мне такси.

– Не вызову. Еще чего. Остаешься здесь, а утром пойдешь куда хочешь. Домой сейчас позвоним.

– Нет!
– я даже привстала, выкрикивая это.
– Не хочу туда звонить.

Дима, вздрогнув от моего возгласа, примирительно развел руками.

– Ладно, хорошо. Домой не звоним. Но, ты же расскажешь, что произошло?

– Правда хочешь знать?

– Правда.

– Слушай тогда...

Мой монолог занял почти час.

Я говорила слово за словом, быстро и нетерпеливо, едва успевала за воспоминаниями. Впервые появилась возможность высказаться кому-то постороннему. Тому, кто не знает ничего изнутри, кто сумеет рассудить со стороны.

Дима слушал внимательно, не перебивал, не задавал вопросов, лишь иногда понимающе кивал. Я смотрела на его плечи, прикрытые пестрой клеткой рубашки, на его руки с аккуратно состриженными ногтями, на браслет из деревянных косточек с круглой блестящей монеткой. Такие носят на удачу. Смотрела на его лицо, серьезное не по годам(впрочем, не знаю, сколько ему лет) и вместе с тем такое по-детски простое. Над уголком глаза поселилась родинка, маленькая и почти незаметная - я увидела ее только сегодня, когда Дима находился на расстоянии вытянутой руки.

А он рассматривал меня. Взгляд, не маслянистый и жадный, как у недавнего начальника, а чистый и изучающий, мягко скользил по телу и ощущался физически. Он медленно касался лица, шеи, дотрагивался до ключиц и падал вниз. Мне уже не было неприятно или неуютно. Наоборот, хотелось, чтобы он смотрел как можно дольше.

Мы не включали свет - в комнате горел лишь слабый ночник. Шторы легонько колыхались от ночного ветерка, а через открытое окно слышались отголоски гитарных переборов.

– Сосед учится играть, - объяснил Дима, когда я замолчала.
– Я бы мог сказать тебе, что сочувствую, но это будет глупо.

– Ты считаешь, я в чем-то виновата сама?

– Нет. Просто встала не с той ноги сегодня.

– Мне иногда кажется, что я ни с той ноги родилась.

– Но родилась же. Значит, есть какой-то смысл твоего существования.

– Ты так считаешь?

– Должен же я уговорить тебя согласиться на портрет.