Мой ледокол, или наука выживать
Шрифт:
На следующий день я уже стал национальным героем театра. Везде встречали улыбкой. Все прибегали к нам в цех посмотреть на меня. Балерины «умирали от жары» и только в мою смену. Непрерывно приглашали спасать их, как я уже описал в предыдущей главе. «Проснулись» и евреи в театре.
«Проснулись» также и антисемиты. У меня был друг в театре, Миша Воробьёв. Отец его — известный скульптор-анималист. Сам же Миша — хороший пианист-любитель и работал в театре специалистом теле- и радиооборудования. Он был тихим, интеллигентным парнем, никогда мухи не обидевшим. Миша пожаловался мне, что его обижает пара антисемитов из его цеха. Они всё время приставали к нему публично, особенно после того, как я открыто заявил о своём
Однажды эта пара антисемитов появилась во время обеда. Один из них подошёл к нашему столу и громко, так, чтобы все слышали, обратился к нам. Вокруг сидело человек 20–25 артистов и технических работников. Он сказал: «Так что повезло тебе, еврею, что в Израиль уезжаешь. Всегда вы умеете устраиваться. А вот мы — русский народ — страдаем из-за вас! Нам-то не дают уехать...» Я встал, повернулся к нему и громко ответил: «Ты что же, мне завидуешь?! Паршивый ты коммунист. Я — еврей и объединяюсь со своим дядей, которого я никогда не видел, но, тем не менее, очень люблю. Всё это в соответствии с нашим гуманным советским законом. А ты, предатель, завидуешь мне и хочешь бросить свою родную советскую родину! Ты же русский — это твоя родина. Вот здесь ты, русский, и должен помереть, да и помрёшь. Я лично, как еврей, возмущён твоим поведением и считаю, что ты недостоин быть советским коммунистом и тебя надо гнать из партии за пораженческие настроения!»
Люди, сидящие за столами, заулыбались и бесшумно зааплодировали. Слух об этом диалоге пронёсся по театру. Больше к Мише никто не приставал.
Вскоре после этих событий меня вызвал зам. директора театра по режиму на беседу. У нас состоялся один из самых интересных диалогов в моей жизни. Признаться честно, я всегда мечтал, чтобы кто-нибудь из представителей советской власти спросил меня о том, почему я, русский по воспитанию и образованию человек; хочу уехать в Израиль. Зачем мне присоединяться к народу, которого я никогда не видел? О котором практически ничего не знаю. К народу, с которым у меня на самом деле очень мало общего. Это был тот самый разговор, которого я так ждал. Разговор проходил в вежливой форме, был очень содержательным.
— Почему вы на своём заявлении написали Израиль такими крупными буквами? Что вы хотите этим сказать?
— Начальник отдела кадров не могла поверить, что я еду в Израиль, а ей, как сочувствующей сионистам, было важно убедиться в том, что я еду именно в Израиль, а не в Америку. Поэтому я и написал это крупными буквами.
Нет ответа...
— Вы ведь получили образование в Советском Союзе. Вы должны быть признательны Родине за это и должны отдать ей этот долг.
— Если уменя есть долги, я их с удовольствием отдам. Какие долги? Вы имеете в виду какое образование? Мой сломанный нос, мои сломанные пальцы, челюсть или, может быть, эту ножевую рану? Вы считаете, что я должен вернуть этот долг Родине, может кому-нибудь персонально?
Нет ответа...
— Почему вы — рабочий в Мариинском театре? Вы могли устроиться по специальности на Адмиралтейский или Балтийский заводы? Вы же пришли работать в театр специально, чтобы нам повредить! Зачем?
— После армии я пытался устроиться именно на эти заводы. По телефону мне сказали, что я подхожу. По предъявлении паспорта мне отказали. Что там было нового в моём паспорте, кроме моей еврейской национальности?
Нет ответа...
— Скажите, вы вдруг воспылали любовью к своему дяде. Вы его хоть раз видели?
— Я готов познакомиться с моим дядей, воссоединиться с ним и полюбить его, поскольку это единственная возможность отсюда уехать. Кроме того, это отвечает
Нет ответа...
— Выяснилось, что вы хорошо владеете английским. Зачем вам это нужно?
— Владение иностранным языком, в соответствии с постулатами Ленина, является одной из главных обязанностей советского гражданина. Ленин учил, что надо знать язык врага, чтобы разжигать мировую революцию, когда настанет время. Я серьёзно готовлю себя к этому событию.
Нет ответа...
— Вы встречаетесь с Голландским консулом. В Америке про вас говорят, устраивают демонстрации. Вы что не понимаете, что это вредит Советскому Союзу? Нам начали угрожать, что сорвут гастроли в Америке, а это может ударить по нашим артистам. Они-то уж точно ни в чём не виноваты.
— Вы же понимаете, что я поддерживаю отношения с голландцами и американцами, чтобы меня где-то случайно машина не задавила, пока я добиваюсь встречи с любимым дядей. Что же касается вреда артистам, то по театру ходят упорные слухи, что вы сами собираете дань за разрешение на участие в заграничном турне. Я, конечно, не хочу верить слухам, но говорят, что не только материальную, но и натурой. Насколько я помню из истории, железный Феликс говорил, что чекист должен быть кристально чистым. Мешать гастролям из-за нелюбви к Советской власти никто не будет, а вот защитить артистов от вашего произвола можно и через Америку. Я думаю, что выразился достаточно ясно.
Зам. директора по режиму посмотрел прямо на меня. В глазах у него была холодная и спокойная ненависть. Он задал последний вопрос:
— Почему Вы, Токарский, все же хотите уехать в Израиль? Вы же русский человек! Вы же берёзы любите больше, чем пальмы! Вас же кто-то надоумил! Вы же не сами это придумали?
— Да, есть такой человек.
— Вы можете назвать его фамилию?
— Николай Порозинский.
— Его адрес?
— Пожалуйста, Васильевский остров, 6-я Линия, дом 25, квартира 4.
— Так это же Ваш адрес!
— Да. Это мой сосед. Он каждое утро мне говорит: «Жидовская морда, убирайся в Израиль».
— Так вы же можете поменять квартиру.
— Вы что, мне квартиру даёте? Когда зайти за ордером? Я готов прожить на новой квартире до отъезда...
На этом разговор закончился.
Во вражеском стане появилась брешь.
Начальница отдела кадров и зам. директора по режиму тщательно избегали меня на публике. Я же искал этих встреч. Мне было важно поддерживать «огонь террора». Раз или два в неделю мне удавалось поймать моих оппонентов в коридоре в присутствии людей и подбросить «дров в огонь». Это происходило примерно так: «Иван Иванович, извините, у меня есть вопрос. Говорят, что ваша дочка получила в подарок от балерины Петровой ночную рубашку. Говорят, что это требовалось для включения её в список кандидаток на приму. Я прекрасно понимаю, что это может быть злой навет, но я считаю, что нужно разобраться и наказать виновных за роспуск таких слухов. Я верю в вашу честность, как коммуниста и чекиста, поэтому такие слухи должны быть пресечены в корне».
Окружающие начинали улыбаться. В театре информация распространялась со скоростью звука. Я получал очередные «дрова» от балерин. Каждый день они приносили мне все последние сплетни и информацию. Уже через месяц, завидев меня в коридоре, оба начальника заскакивали в ближайшие кабинеты, чтобы не допустить такого диалога на людях. Всё это жестоко и некрасиво, но это была война. Война беспощадная. Я дрался за свою судьбу.
От моих оппонентов я не ждал жалости или милости. Передо мной возвышалась каменная стена политической и государственной системы, заслонявшая мне путь к свободе. У меня не было ни одного союзника, который мог бы помочь прорваться, но было много лютых врагов. Мне надо силой превратить своих врагов в союзников.