Мой ледокол, или наука выживать
Шрифт:
Мама воспитывала меня строго и по-своему. Она любила меня и относилась с большим интересом. Она видела подрастающего мужчину, похожего на папу, и относилась к этому с уважением. Она меня никогда не баловала. Мама занимала своё персональное место в моём воспитании. Её лепта заключалась в светском и музыкальном образовании.
Она следила за тем, как я сижу за столом, как ем, как пользуюсь столовым прибором, как веду себя с людьми. Она посвящала много времени моему русскому языку. Это она настояла, что бы я занялся художественным словом и декламацией. Я любил декламировать стихи и часто выступал на детских утренниках в кинотеатре «Балтика» перед детским сеансом. Благодаря её усилиям, побеждал на конкурсах художественного слова среди сверстников. Иногда дома, по вечерам, по просьбе
У мамы была своя библиотека по истории музыки. Мне, как бы случайно, всегда подсовывались книги о Бетховене, Вагнере, Глинке и других композиторах. Тем не менее, мама категорически отказалась учить меня играть на пианино. Она мотивировала это тем, что, во-первых, мой брат проучился 10 лет и бросил музыку. Все мамины усилия пропали даром. Во-вторых, что я в любом случае пойду по стопам отца и стану инженером.
Летом мы с мамой ездили на дачу. Считалось очень важным вывозить нас летом на природу. Я любил дачу. В отсутствии папы, я любил спать с мамой в одной кровати. С ней было очень уютно и успокаивающе. Тело у неё всегда было горячее и вкусно пахло. Однажды мама уехала в город, оставив меня с братом. Боря не умел готовить и почти заморил меня голодом. Я брату ничего не говорил, но ждал маму как «манну небесную». Как-то меня оставили вдвоём с папой. Он сварил кастрюлю каши. Я её и съел. Отец очень испугался, что я переел и как бы чего не случилось со мной. Он бросился звонить матери и объяснять ситуацию. Мама, быстро сообразив, в чём дело, засмеялась и успокоила его, что это лёнина обычная порция. Иногда меня отправляли на дачу с Марией Наумовной Левиной, бабушкой Лены, жены моего брата. Она была очень интеллигентная женщина и жила до революции в Петербурге. Долгими вечерами она рассказывала мне о своей жизни, о царской семье и о Петербурге.
Мария Наумовна любила вспоминать о посещении её гимназии императрицей Марией Фёдоровной. «Мария Фёдоровна подошла ко мне, я сделала книксен, и она спросила: "Ты ведь у меня единственная еврейка здесь. Тебя не обижают?"» Её рассказы были для меня живыми сказками.
В нашей квартире обитало 42 человека. Присутствовали представители всех социальных слоев. В двух комнатах жили евреи, братья Грановы с семьями и их матерью. Один был подполковником. Второй — полковником, интендантом. У них была огромная комната, сплошь заставленная трофейной немецкой мебелью. Обе комнаты напоминали мебельный склад. Когда они вселялись, солдаты несколько часов разгружали военные контейнеры. У одного из братьев была дочка Мила, моя первая подружка. И хотя она была на год моложе, именно она научила меня играть в докторов и дала мне начальное сексуальное образование.
Одну из комнат занимала полукриминальная семья по фамилии Вердиянц. Дети там росли без отца, рассказывая, что их отец погиб на фронте. Папа, уже в более позднем возрасте рассказал мне, что их отец был мародёром и грабителем. Во время блокады он отбирал продукты и ценности у умирающих людей.
При обыске у него нашли большое количество продуктов, включая чёрную икру, много брильянтов и золота. Его расстреляли тут же во дворе. Папа был приглашён понятым (свидетелем). Рассказав это, отец попросил меня зарубить на носу, что дети никогда не должны отвечать за поступки родителей. Он попросил меня дать ему слово, что я не буду рассказывать соседским детям правду об их отце, чтобы не причинять им ненужную боль, несмотря на наши плохие отношения.
...Папа не мог забыть мне историю с Павликом Морозовым. Я тогда был во втором или в третьем классе. Однажды, вернувшись из школы, я попросил отца что-то мне купить. Он ответил, что сейчас у нас нет денег. Я сказал, что если он мне
После этого случая отец старался внушить мне многие вещи, не объясняя причин. Он учил, что не всему и не всем надо верить. Надо быть осторожным с друзьями. Не надо рассказывать всё, что ты знаешь и делиться всем, что знаешь. Он учил меня, что говорить надо только с глазу на глаз, позже добавляя, тогда будешь знать точно, кто на тебя донёс.
Прожив такую нечеловечески трудную жизнь, отец очень боялся за нас, за наш длинный язык. Сегодня я уже знаю, что он был прав. Я только недавно понял, зачем он просматривал газетные обрезки, которые мы использовали в качестве туалетной бумаги. Он смотрел, нет ли там портрета Сталина. Только за это давали 10 лет лагерей. Привитая с детства осторожность, потом много раз спасала мне жизнь.
Я был уже во втором классе, когда начался очередной страшный процесс — «дело врачей». Кремлевских врачей-евреев ложно обвинили в том, что они отравили членов правительства СССР. Это было тяжёлое для евреев время. Их выгоняли с работы, из очередей за продуктами, из университетов. У меня не было абсолютно никакого понятия о том, что такое еврейство. В моём классе учились 47 человек. Все мальчики. Тогда существовали ещё мужские школы. Я был единственным евреем, но я этого не знал до тех пор, пока наша учительница Агрипина Константиновна Колдыбаева не стала разъяснять нам суть социалистического интернационализма на живых примерах. Она сообщила классу, что Ваня Натадзе — грузин, как товарищ Сталин. А вот Леня Токарский, он у нас единственный еврей...
Я думаю, что она сделала это без злого умысла. Она просто была дурой. Меня в тот же день избили, и я побежал домой разбираться с отцом, почему меня назначили евреем. И что это такое? А также — можно ли это поменять на что-нибудь другое.
Отец объяснил мне, что евреи — национальность, поменять её нельзя. В конце он спросил у меня, всё ли я понял. Я ответил ему вопросом: «А кошка Милы Грановой, она тоже еврейка, как Мила?». Это было точно, как у Льва Кассиля в «Кондуит и Швамбрания», который я ещё тогда не прочитал.
Моё знакомство с «отрицательными» сторонами моего происхождения углублялось. Я везде был единственным представителем еврейского народа! И в классе, и в доме, и на улице. Мальчишки нашего дома поджидали меня каждый день в нашем парадном по возвращении из школы, чтобы избить.
Это было их любимым развлечением. Я же часами стоял напротив дома на бульваре и ждал папу, брата или какого-нибудь симпатизирующего соседа, чтобы прорваться через кордон. Успех меня не баловал.
Однажды отец позвал меня и объяснил, что я должен научиться стоять за себя. Что это не дело — ждать перед домом, пока меня не спасут. По его мнению, я должен был оставить конькобежную секцию и заняться боксом или борьбой. Мы договорились маме об этом не рассказывать, чтобы она не переживала. Я записался в секцию бокса общества «Спартак» и вскоре достиг хороших спортивных результатов, став чемпионом «Спартака» среди юношей.
У меня была серьёзная психологическая проблема в боксе: никак не мог научиться бить первым. Я начинал работать на ринге как следует только тогда, когда получал первый удар по лицу. У меня был хороший тренер, бывший чемпион СССР Гусев. Он быстро смекнул в чём тут дело и начал ставить на ринг в спарринге с моим лучшим другом Славой Хаяком. Славка был здоровее меня.
Комплекция у нас была похожая. Мы получали массу удовольствия, когда лупили друг друга. Во время нашего спарринга ребята прекращали тренировку и собирались вокруг ринга смотреть, как мы боксируем. При этом все спрашивали, не поссорились ли мы. Мы смеялись. Гусев добился своего: я научился бить первым. Потом тренер развёл нас со Славкой в разные весовые категории. Славка был тяжелее.