Мой любимый киллер
Шрифт:
— Пошли отсюда, — кивнула я Саше. — Ты можешь позвонить в милицию, Толстяк, но тогда я непременно вернусь и убью тебя.
— Я не позвоню, — торопливо заверил он. Я в этом очень сомневалась, но мне было наплевать. Я уже выходила из комнаты, обернулась и спросила:
— А что это за три недели, о которых ты болтал?
— Через три недели я должен уехать… — опять испугался он и тихо добавил:
— За границу…
— С заграницей придется подождать, — усмехнулась я, кивнув на его ляжку.
Мы вышли из квартиры, выбрались
— Куда? — спросил Саша, сурово хмурясь.
— В поселок.
— Что ты собираешься делать там ночью? — Он выглядел очень недовольным и вроде бы за что-то злился, наверное, не ожидал, что я начну палить и калечить людей.
— Ты можешь высадить меня здесь, — отмахнулась я, он посмотрел укоризненно.
— Я не могу высадить тебя здесь. И не могу послать тебя к черту. Просто не могу. Хотя это было бы самым разумным. Ты лжешь на каждом шагу и не желаешь посвящать меня в свои планы.
— А я обязана?
— Иди к черту! — Он отвернулся и стал смотреть на дорогу.
— Куда мы едем? — догадалась спросить я через некоторое время: стало ясно, что покидать город он не собирался, мы спустились под мост в район старых узких улочек и одноэтажных домов.
— К моему другу. Где-то мы должны переночевать, а завтра утром поедем в Юбилейный: это бессмысленно, но отговаривать тебя я не стану.
— Я должна туда поехать, — сказала я, точно оправдываясь.
— Зачем? Что ты можешь узнать, раз этот жирный боров ничего не смог там накопать, а ведь у него большие возможности.
— Я должна поехать, увидеть этот дом…
— Я ведь не сказал тебе «нет», — перебил Саша. — Я сказал, что это бессмысленно.
— А что, по-твоему, я еще могу сделать? — всхлипнула я.
— Я мог бы ответить что. — Голос его звучал совершенно спокойно, только сведенные у переносицы брови свидетельствовали о том, что разговор ему неприятен. — Если бы знал всю правду.
— Какую, к черту, правду? — не выдержала я. — Я все тебе рассказала.
— Думаю, далеко не все. Я не верю, что ты ничего не знала о муже, иначе все твои дальнейшие действия выглядят нелогично. Твоя семья погибает, а ты срываешься в бега, вместо того чтобы идти в милицию. Почему?
— Господи, я ведь говорила тебе: я не помню те часы после взрыва, я не помню, как и почему оказалась на даче.
— Допустим. А потом? Почему ты бежала из города, вместо того чтобы помочь найти убийц?
Я закусила губу, вздохнула, чертыхнулась и выпалила:
— Потому что я убила человека! Он явился на дачу, ночью. Я убила его топором и сбежала. Господи, да я даже не знала, кто он… Я чуть не свихнулась, когда пришла в себя. А вдруг это был сторож или какой-нибудь мелкий жулик, например садовый вор. Правда, у него был пистолет и нож. Думаю, он шел убить меня, а вышло
— Значит, у тебя его пистолет? Достался по наследству?
— Значит.
В этот момент машина остановилась, я посмотрела в окно: тупик, одинокий фонарь справа и темная громада дома.
— Приехали? — спросила я, Саша кивнул, и мы покинули машину.
Низкий заборчик, скрипучая калитка, свет не горел ни в одном окне. Саша поднялся на крыльцо и долго звонил, а я стояла рядом, переминаясь с ноги на ногу.
— По-моему, в доме ни души, — высказала я дельную мысль.
Саша сбежал с крыльца и стал шарить в темноте руками, присев на корточки. Вернулся с ключом.
— Значит, Вадим на дежурстве, — пояснил он и открыл дверь, потом долго искал выключатель, я терпеливо ждала, прислушиваясь к его шагам и силясь хоть что-то разглядеть в кромешной тьме.
Наконец вспыхнул свет — тусклая лампочка под потолком, а я с удивлением огляделась: более странного жилища мне видеть еще не приходилось. Длинный коридор, который одновременно являлся кухней, высоченные потолки, бетонный пол, стрельчатое окно впереди. Из коридора шли восемь дверей, по четыре с каждой стороны. Две заколочены досками, еще три сорваны с петель, только две имели вполне пристойный вид, хотя некогда белая краска потрескалась и сквозь нее проступали темно-зеленые разводы.
— Это что ж такое? — вымолвила я, заметив на одном из кухонных столов керосинку, лично я их до этого видела только в кино.
— Керосинка, — охотно пояснил Саша.
— Нет, я об этом… — Я неопределенно махнула рукой, а Саша засмеялся:
— Казарма фабрики «Красный швейник».
— Господи… здесь кто-нибудь живет?
— Мой друг Вадим. Остальных давно выселили. Про казарму эту вроде бы все забыли: сносить как будто не собираются, Вадима никто не тревожит. Он месяц просидел в яме метр на метр и глубиной с колодец, и теперь у него тяготение к большим пространствам, желательно незаполненным. Электричество провел сам, квартплату не спрашивают, в общем, ему нравится. Проходи и будь как дома. Обстановка комнаты намекала на неприхотливость ее владельца, мебель пятидесятых годов, которую следовало бы назвать рухлядью, но всюду царила чистота, а на древней тумбочке красовался огромный телевизор «Сони». Надо полагать, очень дорогой, это как-то не соответствовало облику хозяина-полубомжа.
— Он не боится, что свистнут? — устало спросила я, кивнув на телевизор, вытянула ноги, устроившись на диване, и закрыла глаза.
— Вадим ничего не боится. Его и раньше испугать было затруднительно, а сейчас и вовсе пустое дело.
— Занятно, — кивнула я.
— Он работает охранником, раньше утра не вернется, так что мы скорее всего даже не встретимся.
— Это важно? — подняла я голову.
— Я не люблю подвергать друзей опасности, а мы… как бы выразиться помягче… в дерьме по самые уши.