Мой любимый враг
Шрифт:
Эти слова Тони произнес, подойдя к Ларисе почти вплотную, — так близко, что его дыхание щекотало ей ухо.
— Здесь красиво, — дипломатично сказала Лариса, отступая на шаг. — Может быть, теперь поднимемся на второй этаж?
Второй этаж встретил их длинной светлой галереей, мощенной серыми и белыми каменными плитами. Лариса подошла к окну: вид отсюда открывался потрясающий. Шер, мелкая, как и Луара, была очень живописна. Отмели, острова и островки, поросшие кустарником, отражались в спокойной глади воды, темной, сине-серой в наступающих летних сумерках. А если посмотреть из окна
— Потрясающий вид, — Тони опять неслышно возник за ее спиной. — Не зря Шенонсо называют жемчужиной долины Луары.
И опять он наклонился так близко, что почти коснулся губами ее виска. Но на этот раз Лариса вскинула на него глаза с откровенным неудовольствием:
— Вы хотите что-то сказать мне по секрету?
Синие глаза Тони смотрели прямо в ее глаза:
— Почему вы так решили?
— Потому что больше незачем так близко ко мне наклоняться. Слух у меня хороший, и все слова я вполне воспринимаю на нормальном расстоянии. Кроме того, не люблю, когда мне шепчут прямо в ухо.
Но смутить Тони было трудно. Он отступил, ненамного, всего на полшага:
— Хорошо, в следующий раз я это учту.
Под его взглядом Ларисе стало неловко.
— А на втором этаже тоже есть королевские спальни? — поинтересовалась она, чтобы сменить тему. Вообще-то ей никуда не хотелось идти. Лариса с удовольствием постояла бы здесь, полюбовалась бы видом на парк, на Шер… Но только в одиночестве, без Тони.
— О да. Есть одна, и совершенно замечательная, — Тони с легкостью вернулся к роли гида. — Комната королевы Луизы Лотарингской. После того, как убили ее мужа, короля Генриха Третьего, последнего из династии Валуа, королева поселилась в Шенонсо. Она прожила здесь в затворничестве двенадцать лет, до самой смерти. Пойдем посмотрим? Спальня расположена сразу за галереей.
Лариса улыбнулась и быстро пошла вперед. Ей почему-то совсем не хотелось, чтобы Тони снова взял ее под руку.
Спальня королевы Луизы действительно ничуть не походила на остальные комнаты замка. Даже странно, что в веселом Шенонсо, приюте стольких романтических любовей, есть такой мрачный уголок.
Вся спальня была затянута темно-синим шелком с вытканными по нему белыми лилиями, и даже потолок был темно-синим. Посередине комнаты стояла скамеечка для молитвы и подставка для молитвенника. Здесь не было ваз с цветами — цветы казались неуместными в этом царстве скорби. Даже громадный белый камин смотрелся как надгробная плита. По странной ассоциации спальня Луизы Лотарингской напомнила Ларисе другую спальню, тоже сине-голубую, призрачную и печальную, в замке Сент-Эгнен. Спальню старой графини.
— Ее называли белой королевой, — Тони вошел в комнату следом за Ларисой. — Белый цвет — цвет траура для королей, и мадам после смерти мужа не носила других платьев.
— Она так любила короля? — тихо спросила Лариса.
— Нет, — вдруг раздался хрипловатый насмешливый голос Николь. — Генрих Третий был слабохарактерным циником, премерзкое сочетание. Плохой король и никакой муж. К тому же он любил мальчиков, женщины — в том
Николь вышла на середину комнаты, до этого она стояла у окна, заслоненная от глаз вошедших выступом камина.
— Вот ты где, — протянул Тони. — Впрочем, я предполагал, что мы тебя здесь найдем.
— Да? — Николь стояла, насмешливо прищурившись, засунув руки в карманы своих белых летних брюк и покачиваясь с носка на пятку. — Она не любила короля, но считала себя обязанной позаботиться о королевской чести. Одним словом, пытаясь хоть как-то восстановить подмоченную репутацию супруга, мадам Луиза принесла себя в жертву. Он Лувр превратил в бордель, она Шенонсо — в молельню.
— Да уж… — Лариса передернулась. — Действительно жертва. Двенадцать лет прожить в этом склепе… Удивительная женщина.
Николь медленно сказала:
— Она поступила так, как должна была поступить.
Лариса с удивлением взглянула на свою сводную сестру. Лицо у Николь словно окаменело, глаза сузились, почти скрывшись под густыми черными ресницами. «Поступила так, как должна была…» Что она хотела этим сказать?
Но мгновение прошло, и Николь снова стала такой же, как всегда. Она тряхнула головой, отгоняя какие-то тревожившие ее непрошеные мысли:
— Ладно, пойдемте отсюда. В сумерках здесь действительно жутковато. А скоро уж и совсем стемнеет.
Люк уже ждал их у выхода. Он стоял, прислонившись к перилам моста, и вид у него был, как обычно, отрешенный и безучастный.
— Ну как, насладился общением с духами? — поддела его Николь. — Что новенького в аду, у мадам Екатерины?
— Передает тебе привет, — меланхолично отозвался Люк и повернулся к Ларисе, — вам здесь понравилось?
— О да, — искренне ответила она. — Очень! Вот только до вашей любимой библиотеки мы не дошли.
— Ничего страшного. В другой раз я специально вас туда свожу, — улыбнулся Люк. Он так редко улыбался, что улыбка на его лице казалась явлением чужеродным. — Что будем делать? До праздника еще полчаса.
— Пошли пока погуляем, — предложила Николь.
В небольшой деревушке, расположенной рядом с замком, царило праздничное оживление. На улицах было необычайно людно, двери в маленьких магазинчиках и лавочках распахнуты настежь, а кое-где на улицах молодые парни устанавливали нечто, напоминающее длинные прилавки. Здесь тоже намечался ночной базар и веселое гулянье.
Компания прошлась по главной (и единственной) улице взад-вперед, постепенно проникаясь радостным настроением субботнего вечера.
Внимание Ларисы привлек большой, от руки написанный плакат на дверях маленькой сувенирной лавочки: «Дамы и господа, здесь немного говорят по-испански, пытаются говорить по-английски, а по-немецки можно объясниться на пальцах», причем все эти надписи были изображены на соответствующих языках.
— С чувством юмора хозяин, — заметила она. — Давайте зайдем?
— Зачем? — пожала плечами Николь. — Уверена, что ничего особенного там нет, обычный стандартный набор для туристов.
— Все равно, я хочу поощрить лингвистический талант автора этой вывески, — сказала Лариса, — Идите вперед, я догоню.