Мой любимый враг
Шрифт:
В голове роились мысли — одна другой страшнее. Она была наивной дурочкой и попалась в ловушку. Совершенно добровольно она сделала все так, как нужно было Николь. Но почему Николь так хотела от нее избавиться? Что Лариса ей сделала?
Очевидно, на какое-то время она потеряла сознание, а придя в себя, услышала чей-то бессвязный бред. Не сразу до Ларисы дошло, что это говорит она сама, говорит сама с собой.
Сознание вернулось к ней не полностью. Она была в том странном состоянии полупомешательства, граничащего с ясновидением, когда окружающая
Глава 9
Сумасшедшая
Жерар мерял шагами свой кабинет, от окна к письменному столу и обратно. Люк из глубокого кресла хмуро наблюдал за отцом.
Лариса уже почти час спала в своей комнате, после пережитого потрясения ей дали снотворное. Жанна сидела у Ларисиной кровати, и никакая сила в мире не заставила бы ее отойти от дочери. Николь тоже была в своей комнате: ее заперли до приезда врача. Жерар уже позвонил в частную клинику, владелец этой клиники был ему хорошо знаком и согласился действовать приватно, без всякой огласки. Сейчас за Николь приедут и отвезут туда.
Отец и сын молчали — слишком страшным было случившееся, чтобы облекать его в слова. Потом Люк поднялся и направился к выходу. У двери обернулся и сказал тоном полувопроса-полуутверждения:
— Я пойду к ней?
Жерар остановился на полпути от окна к столу:
— Зачем? Как ты сможешь разговаривать с ней после того, что она сделала?
Люк пожал плечами:
— Не знаю.
— Но почему, почему! — Жерар снова заметался по комнате. — Почему?
Люк тихо сказал:
— Я тоже хочу задать ей этот вопрос. Так я пойду?
Жерар взглянул на часы:
— Врач должен приехать с минуты на минуту.
— Может быть, пойдем вместе? — спросил Люк.
Жерар непроизвольно сделал движение по направлению к двери, потом секунду поколебался, словно не решаясь, и безнадежно махнул рукой:
— Нет, я не могу, не могу. Не могу! Иди один.
Поднявшись по ступенькам, Люк остановился перед белой дверью с позолоченной ручкой в виде головы льва, — дверью, ведущей в спальню Николь. Прислушался: ни звука, ни шороха не доносилось изнутри. Люк тряхнул головой, отгоняя сомнения, вставил ключ и нажал на львиную голову, опасаясь, что Николь заперлась изнутри на щеколду.
Дверь без усилий отворилась.
Николь сидела на диване, сложив руки на коленях, как пай-девочка, и безучастно смотрела перед собой. Она даже головы не повернула на звук открывающейся двери.
Осторожно и медленно Люк подошел к дивану и опустился рядом с Николь.
— Почему ты это сделала? — тихо спросил он.
Николь хмуро взглянула на него и ничего не сказала. Люк подсел к ней поближе и попытался заглянуть в глаза:
— Почему, ну почему?
Она повернула голову:
— Ты в самом деле хочешь это знать?
— Конечно.
В ее глазах блеснул странный злой огонек.
— В самом деле хочешь? — теперь
— Да.
— Потому, что ты этого сделать не смог. Ты тряпка, слюнтяй и тряпка! — выкрикнула вдруг Николь и вскочила. От ее пассивной безучастности не осталось и следа.
Люк инстинктивно отодвинулся. Стремительно-внезапный переход от полной безучастности к дикой злобе не столько испугал, сколько удивил его. Такой он свою сестру никогда не видел. Растрепанная, с горящими глазами, с перекошенным от ненависти ртом, со следами от ногтей на щеках, — как он их сразу не заметил! — она была похожа на взбесившуюся рысь.
— Николь! Успокойся, успокойся, — сказал он как можно мягче и протянул руку, чтобы помочь ей сесть. Но на Николь его слова и жест произвели обратное действие: она в два прыжка очутилась у распахнутого окна и ухватилась пальцами за подоконник, да так крепко, что костяшки побелели.
— Не подходи ко мне! — выкрикнула она. — Не трогай!
«Господи, что с ней такое? — вот теперь Люк действительно испугался. — А вдруг она решила выброситься из окна?» Как неосторожно было с их стороны оставить его открытым!
— Николь, это же я, — тихо начал Люк, пытаясь как можно незаметнее, маленькими шажками, приблизиться к сестре. — Это же я, я не причиню тебе зла…
— Конечно, не причинишь, — вдруг совершенно спокойно сказала Николь. — Где уж тебе!
Она по-прежнему крепко сжимала пальцами подоконник, но судорога ненависти прошла, и теперь черты ее красивого лица словно застыли, окаменели. Однако глаза блестели яростным безумным блеском, и по подбородку медленно стекала струйка крови: Николь прикусила губу. Люку это спокойствие показалось страшней предыдущей вспышки.
— Ты слюнтяй, рохля, размазня, — с презрением выплевывала она в лицо брату. — Ты готов отдать все, что принадлежит тебе по праву, первой встречной шлюшке! Ты — де Бовильер! Или ты об этом забыл? Малодушный, трус малодушный! Что ж, если мужчины в нашем роду выродились, приходится действовать женщинам.
Люк оторопел от такого натиска:
— Но ты же раньше говорила… — он с трудом собирался с мыслями, — ты говорила совсем другое… И я думал, Лора тебе нравится…
— Как же, нравится! С чего это я позволю какой-то русской девице заграбастать наши деньги! Мои деньги!
Николь оторвала, наконец, руки от подоконника и медленно пошла навстречу Люку, говоря на ходу:
— С какой стати я должна терпеть в нашем замке, в замке, где жила и умерла моя мать, эту русскую с ее отродьем? Да у меня все внутри переворачивалось, когда я думала о том, что благодаря глупости нашего отца и твоей трусости наш род будет опозорен нечистой кровью! Для вас слава рода, и традиции, и родовая честь — пустяки! Старомодная чепуха! Кто теперь об этом думает? Так вот, — Николь ударила себя в грудь, — я об этом думаю, я! И я не позволила бы, чтобы место нашей матери, урожденной де Браси, графини Клотильды де Бовильер, заняла какая-то самозванка!