Мой муж – Федор Достоевский. Жизнь в тени гения
Шрифт:
Наконец приехала моя добрая мама. Я выбежала к ней в переднюю, обняла ее и прошептала на ухо:
– Поздравьте меня, я – невеста!
Больше сказать мне не удалось, так как навстречу маме спешили хозяева. Помню, весь вечер мама очень пытливо на меня поглядывала, не зная, наверно, за кого из присутствовавших моих поклонников я выхожу замуж. Только возвращаясь домой, я могла объяснить ей, что выхожу за Достоевского. Не знаю, была ли моя мать этому рада; думаю, что нет. Как человек опытный, долго живший на свете, она не могла не предвидеть, что в этом супружестве мне предстоит много мучений и горя как из-за страшной болезни моего будущего
Следующий день, девятое ноября, тянулся для меня томительно долго. Я ничем не могла заняться и все вспоминала подробности нашей вчерашней беседы и даже записала ее в свою стенографическую книжку.
Федор Михайлович явился в половине седьмого и начал с извинения, что приехал на полчаса ранее назначенного времени.
– Но я не мог вытерпеть, мне так хотелось поскорее свидеться с вами!
– Nous sommes logees a la meme enseigne [24] , – отвечала я, смеясь, – я весь день ничего не делала, все о вас думала и так ужасно счастлива, что вы приехали!
24
У нас те же невзгоды (франц.).
Федор Михайлович тотчас же обратил внимание на то, что я одета в светлый костюм.
– Всю дорогу к вам я раздумывал, снимете ли вы траур [25] или будете и теперь носить черное платье. И вот вы – в розовом!
– Но как же могло быть иначе, когда у меня на душе такая радость! Разумеется, пока мы не объявим о нашей свадьбе, я буду носить в обществе траур, а дома, для вас, светлое.
– Вам очень идет розовый цвет, – сказал Федор Михайлович, – но в нем вы еще помолодели и кажетесь девочкой.
25
Анна Григорьевна носила траур по отцу.
Моя моложавость, видимо, смущала Федора Михайловича. Я стала, смеясь, уверять его, что очень скоро постарею, и хоть это обещание было шуткой, но в моей жизни оно, благодаря многим обстоятельствам, скоро исполнилось, то есть, вернее, я не постарела, а старалась и в нарядах своих, и в разговорах быть настолько солидной, что разница лет между мною и мужем скоро стала почти незаметна.
Вошла моя мать. Федор Михайлович поцеловал ей руку и сказал:
– Вы, конечно, уже знаете, что я просил руки вашей дочери. Она согласилась быть моей женой, и я этим чрезвычайно счастлив. Но мне хотелось бы, чтобы вы одобрили ее выбор. Анна Григорьевна так много говорила о вас хорошего, что я привык вас уважать. Даю вам слово, что сделаю все возможное и невозможное, чтобы она была счастлива. Для вас же я буду самым преданным и любящим родственником.
Надо отдать справедливость Федору Михайловичу, что за четырнадцать лет нашего брака он всегда был очень почтителен и добр с моей матерью, искренно любил и почитал ее.
Произнес Федор Михайлович свою
Я поспешила прервать эту, может быть, несколько тягостную для Федора Михайловича сцену словами:
– Милая мамочка, дайте нам скорее чаю! Федор Михайлович ужасно озяб!
Принесли чай, мы уселись со стаканами в руках в мягких старинных креслах и принялись оживленно разговаривать.
Прошло около часу, как раздался звонок, и девушка доложила о приходе двух молодых людей, часто у нас бывавших. На этот раз меня очень раздосадовали эти непрошеные гости, и я попросила мою мать:
– Пожалуйста, выйдите к ним и скажите, что извиняюсь и что у меня болит голова.
– Пожалуйста, не отказывайте им, Анна Николаевна, – перебил Федор Михайлович и, обратясь ко мне, прибавил вполголоса: – Мне хочется видеть вас в обществе молодежи. Ведь до сих пор я видал вас только с нами, со стариками.
Я улыбнулась и просила звать гостей. Я представила их Федору Михайловичу и назвала его. Молодые люди были несколько смущены неожиданным знакомством с известным романистом. Чтобы объяснить им некоторую торжественность обстановки, в которой они нас застали, я сказала гостям, что они попали на фестиваль по случаю окончания нашей общей работы над новым романом. Мне очень захотелось затеять общий разговор и втянуть в него Федора Михайловича. Я воспользовалась вопросом одного из молодых людей, прошла ли моя вчерашняя мигрень, и сказала:
– Это вы виноваты в моей головной боли: вы все так много курили. Не правда ли, Федор Михайлович, много курить не следует?
– Я тут плохой судья: я сам много курю.
– Но ведь это же вредно для здоровья?
– Конечно, вредно, но это – привычка, от которой трудно избавиться.
То были единственные слова, сказанные Федором Михайловичем. Мне не удалось втянуть его в дальнейший разговор. Он курил и пытливо посматривал на меня и на гостей. Молодые люди были смущены: им, очевидно, импонировало имя Достоевского. Они сказали, что вчера, после моего ухода от родственников, было решено поехать всем вместе посмотреть «Юдифь» Серова, и им поручено узнать, в какой день я свободна, и взять ложу.
Я очень любезно, но решительно объяснила, что в оперу не поеду, так как начну теперь усиленно заниматься стенографией, чтобы догнать товарищей.
– Ну, а на концерт пятнадцатого ноября поедете? Ведь вы же обещали! – сказали огорченные молодые люди.
– И на концерт не поеду, все по той же причине.
– Но ведь вам было так весело на этом концерте в прошлом году.
– Мало ли что было в прошлом году! С тех пор много воды утекло, – сентенциозно заметила я.
Молодые люди почувствовали себя лишними и поднялись уходить. Я их не удерживала.
– Ну, довольны вы мной? – спросила я Федора Михайловича по уходе гостей.
– Вы щебетали, как птичка. Жаль только, что вы обидели ваших поклонников, так категорически отказываясь от всего, что прежде вас интересовало.
– Бог с ними! На что они мне теперь! Мне нужен только один: мой дорогой, мой милый, мой славный Федор Михайлович!
– Так я милый, так я для вас дорогой? – сказал Федор Михайлович, и вновь началась задушевная беседа, продолжавшаяся весь вечер.
Какое то было счастливое время, и с какою глубокою благодарностью судьбе я о нем вспоминаю!