Мой отец генерал Деникин
Шрифт:
Обо мне не беспокойся, родная: мой путь совершенно прям.
Храни Тебя Бог.
А. Деникин».
Едва Деникин отправил это письмо, как вместе со своими основными подчиненными был «смещен» комиссарами и брошен в тюрьму.
Глава XI
НЕСБЫВШИЕСЯ НАДЕЖДЫ
Камера № 1. Площадь 7 м2. На окнах решетки. В дверях — глазок. Походная кровать, стол и табуретка. Марков заключен рядом, в камере № 2. Я слышу, как он ходит большими нервными шагами. Три шага от одной стены к другой. Я делаю семь шагов, по диагонали. Снаружи шум, сначала неясный, неразличимый.
Брезжит. Неясный шум голосов. Откуда? Из окна. За решетку уцепились два солдата. Злые, жестокие глаза. Они выкрикивают ругательства: «Предатель! Ты продался немцам за 20.000 рублей, ты пил нашу кровь, гноил нас в тюрьме. Теперь твоя очередь, сукин сын. Ты жил как барин, разваливался в своем автомобиле. Все кончено. Не рассчитывай убежать, мы задушим тебя собственными руками». В камеру швыряют мусор и нечистоты. Пытаюсь избежать их взглядов, поворачиваюсь к двери — за глазком другая пара глаз, новые оскорбления. Ложусь, закрываю шинелью голову. Проходят часы. Я задыхаюсь под шинелью, а поток оскорблений, изливаемый негодяями, не прекращается».
Так Деникин выразил свои впечатления от первых дней, проведенных в тюрьме. Иногда приходилось ему и «реагировать». Один из солдат, вылив на офицеров поток словесной брани, начал их обвинять в том, что они посылали солдат навстречу врагу ударами кнута, а сами прятались за их спины. Выведенный из себя нелепостью грязной ругани и обвинениями, Деникин вскочил к окну:
— Ты лжешь, солдат! Ты не свое говоришь! Если ты не трус, укрывшийся в тылу, если ты был в боях, ты видел, как умели умирать твои офицеры. Ты видел, что они…
Солдат отошел от решеток. Безусловно, он не столько был убежден его словами, сколько напуган неистовым тоном генерала. Он тотчас исчез в толпе. Его заменили другие «товарищи».
Положение заключенных улучшилось, когда их охрану поручили юнкерам одной из школ в Житомире, не позволявшим больше приближаться к окнам. Марков, начальник штаба Деникина, заключенный камеры № 2, писал в своей записной книжке: «Нас обслуживают два австрийских пленных, а «метрдотелем» поставлен русский солдат-пехотинец. Это славный, очень любезный человек. Он говорит, что ему будет скучно, когда мы… уедем. Я утешаю его, говоря, что нас заменят новые генералы, которых еще найдется предостаточно!»
Деникин, тронутый преданностью пехотинца, замечает: «Тяжело на душе. Чувство как-то раздваивается: я ненавижу и презираю толпу — дикую, жестокую, бессмысленную, но к солдату чувствую все же жалость: темный, безграмотный, сбитый с толку человек, способный и на гнусное преступление, и на высокий подвиг…»
Кто-то из этих людей — метрдотель или один их охранников — согласился передать записку оставшимся на свободе офицерам. В конце сентября некий Д… принес Асе короткое письмо от ее жениха:
«Дорогая моя, вокруг дела идет исключительно политическая борьба, но состава преступления положительно нет. «Они» сами знают, что губят Россию, да сознаться неохота. Обстановка, в которой я нахожусь, уверяю тебя, сносная. Скучно очень. Но не вечно же решетка. Д. расскажет Тебе все. Здоров вполне. Будь спокойна, моя родная. А.Д.».
Говоря о «политической борьбе», Деникин имеет в виду события, о которых он узнал из приносимых ему в камеру газет. Глава правительства Керенский обвинял Верховного главнокомандующего в заговоре против безопасности государства. Но, хотя заключенный камеры № 1 пытался убедить Асю, что условия, в которых
«Я обдумал и свой способ самозащиты: на столике стоял тяжелый графин с водой; им можно проломить череп первому ворвавшемуся в камеру; кровь ожесточит и опьянит «товарищей», и они убьют меня немедленно, не предавая мучениям».
Когда изрыгающая ругательства толпа переместилась к площади, на которой открылся нескончаемый ряд митингов, в тюрьму вернулись тишина и покой.
«Время благоприятствует размышлениям, — думал пленник. — Вся жизнь проходила перед моим мысленным взором».
Бедное детство, учеба, война в Маньчжурии, Галиции, Румынии… и, наконец, недавние события…
31 марта прошлого года Деникин был отозван телеграммой с румынского фронта. Ему был дан приказ явиться к военному министру Гучкову. Зачем? В голову отправившегося в путь Деникина не приходила ни одна сколько-нибудь приемлемая идея, пока на остановке в Киеве он не услышал резкий голос разносчика газет, рекламирующего специальный выпуск:
— Последние новости! Генерал Деникин назначен начальником штаба Верховного главнокомандующего!
Перед заинтересованным, пришедшим в недоумение Деникиным встал новый вопрос: какого главнокомандующего? Отказавшись от престола, царь назначил на этот пост своего кузена, о смещении которого несколько месяцев тому назад он, вероятно, сожалел. Но 21 марта Временное правительство отозвало великого князя Николая Николаевича. Кто мог бы его заменить? Выдвигалось два кандидата: Алексеев и Брусилов.
«3 апреля, — писал Деникин, — я предстал перед военным министром. От него я узнал, что правительство назначило М.В. Алексеева. Однако у него была репутация человека «слабого» и он нуждался в помощнике — человеке сильном и энергичном, который должен был стать начальником его штаба.
«Энергичный и сильный» генерал начал с того, что отказался. Я никогда не занимался политическими проблемами — национальной обороной и администрацией на столь высоком уровне. Кроме того, поскольку Гучков признался мне, что назначение мое принимает ультимативную форму, то у меня не было никакого желания, чтобы мне этот пост навязывали».
Аргументы, апеллирующие к патриотическим чувствам Деникина, в конце концов его убедили. 7 апреля он вошел в Ставку Алексеева в Могилеве. Прием был ледяным.
— Ну что ж, если таков приказ… Однако через несколько дней Верховный главнокомандующий и его подчиненный пришли к полному взаимопониманию. Оба стремились к одному: спасти армию от новых «кормчих», подготовить наступление, которого требовали союзники и без которого война могла бы затянуться.
Англичане ожесточенно сражались против турок, они заставили их 11 марта отступить из Багдада, но линия фронта в Салониках оставалась без изменений. Соединенные Штаты Америки решили объявить войну Германии и Австро-Венгрии, но в союзе только с Антантой, так как не хотели, чтобы руки у них были связаны. Генерал Нивель развернул широкое наступление во Франции. Увы, катастрофа 16 апреля на Шман-де-Дам дала преимущество противнику. И тем не менее австро-германская армия на всех фронтах обнаруживала признаки усталости. Обстоятельства для выступления русской армии складывались удачно. Но она была заражена немецкой и большевистской пацифистской пропагандой. Могла ли она при таких условиях воевать?