Мой отец – нарком Берия

Берия Серго Лаврентьевич

Что произошло с моим отцом? Что с моей мамой? Что, в конце концов, произошло в стране? Все мысли были заняты только этим.

Окружающие нас люди старались в контакт не вступать, а когда мы о чем-то пытались спросить, тут же вызывали старшего, у которого на все случаи жизни был стандартный ответ: «Других указаний у меня нет».

Несколько раз просил дать мне газеты. «Не положено». Стало ясно, что и впредь нас намерены держать здесь в неведении. Ни телефона, ни радио, ни газет. Полная изоляция от внешнего мира.

Однажды,

гуляя с детьми по саду, увидел оставленную на скамейке газету. Умышленно это было сделано или нет, не знаю, но находка оказалась весьма кстати. В газете были опубликованы обвинения в адрес отца, и если я еще сомневался в чем-то до этого, то теперь окончательно понял, что в стране произошел государственный переворот, направленный против определенной группы людей. Честно говоря, я думал, что жертвой заговора стал не только мой отец, но и другие члены высшего руководства страны. Теперь все окончательно прояснилось.

Сообщению об аресте отца я, разумеется, не поверил, сопоставив прочитанное с тем, что увидел своими глазами на Малой Никитской.

Месяца через полтора в три часа ночи к нам в комнату вошли вооруженные люди и объявили, что я арестован. Что ж, решил я, по крайней мере, с неопределенностью наконец покончено.

Взглянул на часы и усмехнулся: надо было ждать глубокой ночи, чтобы объявить мне об аресте.

Как мог, успокоил плачущую жену: все, мол, будет хорошо. Хотя сам, конечно же, в это не верил.

Под конвоем меня доставили в какую-то тюрьму, я догадался по маршруту, что это Лефортово. Так впоследствии и оказалось.

Не успел я переступить порог тюрьмы, как меня попытались обыскать. Но тут я уже не выдержал и проявил свой характер в полной мере.

Связали, надели наручники. Попытались переодеть в тюремную одежду – не подошел размер. Таким было начало.

В свое время, слушая рассказы Ванникова, Минца, Туполева, других известных и малоизвестных людей, прошедших, как они говорили, «коммунистические университеты», я, конечно же, и подумать не мог, что окажусь в таком положении. Но все эти тюремные «фокусы» мне были уже знакомы. Обычные приемы тюремщиков – как можно сильнее унизить заключенного и тем самым сломить его волю к сопротивлению.

Тюрьма, в которую меня привезли, с точки зрения тюремной архитектуры – у меня хватило времени это оценить – явно была высшего класса… Построили ее еще при Ежове. Подобные частенько показывают в американских фильмах: шесть-семь этажей и общий коридор. Впечатляет…

Спустя много лет другой узник Лефортова, Александр Солженицын, напишет: «Знаменитый лефортовский корпус буквою “К” – пролет на все этажи, металлические галереи, регулировщик с флажками. Переход в следственный корпус. Допрашивают попеременно в разных кабинетах…»

Сколько же судеб изломано в твоих стенах, Лефортово?.. В первой моей тюремной камере ждала неожиданность: двое

охранников. Это что-то новое, решил я. В рассказах друзей и знакомых такого не было. У двери тоже был выставлен пост. Камера представляла собой клетушку шесть шагов в длину и метра два в ширину. Зарешеченное окно было довольно высоко, и увидеть, что происходит за ним – невозможно. Привинченная кровать, умывальник и, так сказать, санузел. Обычное «жилище» заключенного.

«Соседи» мои примостились на табуретках рядышком. Оба были в штатском и менялись через каждые четыре часа. Мне до сих пор непонятно, зачем все это было нужно: двойной пост в камере, двойной – у двери…

Ордер на арест мне так и не предъявили. На допросы тоже не вызывали. Несколько раз пытался заговорить с охранниками. Безрезультатно. Лишь однажды один из них не выдержал:

– Ну, что ты к нам пристаешь? Мы – охрана. Сказали нам сидеть тут, мы и сидим. Мы же тебя не беспокоим?

Я понял, что говорить бесполезно. Скорей всего, они действительно ничего не знали. Недели через две мне все это надоело, и я поднял скандал: «Почему я здесь нахожусь? Почему мне до сих пор не предъявлен ордер на арест?»

Спустя некоторое время дверь открылась, и в камеру вошел капитан:

– Чего вы добиваетесь?

– Если мне не будет предъявлен ордер на арест, я начну вести себя не так, как вел до сих пор, – отвечаю.

– Попробуйте… – прошипел он угрожающе. И я не выдержал. Сказалось, наверное, нервное напряжение последних месяцев. Я ударил, а он не успел отшатнуться.

Меня тут же избили и связали. Через час пришли люди в белых халатах и развязали меня, предупредив, что посадят в карцер.

Я решил больше ни с кем не разговаривать и отвернулся к стене.

В это время в камеру вошли несколько человек в штатском и два полковника:

– Вот постановление о вашем аресте.

Я взял протянутую мне бумагу. «В связи с участием в антигосударственном заговоре…» Перечитал еще раз. Ни подписи, ни печати… По тем же многочисленным рассказам я знал, что в таких документах непременно должна быть подпись прокурора.

– Это филькина грамота, а не документ.

Полковник побагровел:

– Будете шуметь, придется повторить все сначала.

И я решил, что терять мне больше нечего:

– Хотите бить – бейте, а чтобы вам было легче, я начну первым.

Я действительно ударил первым, но ответа, как ни странно, не последовало.

Оба полковника вместе с сопровождающими ушли. Часы у меня отобрали раньше, и я даже не знаю, когда меня повели на первый допрос. Четверо охранников шли рядом. Мы прошли какими-то коридорами, и я понял, что попали в другое здание. Впереди шел человек с флажками и периодически подавал какие-то сигналы, надо полагать, чтобы никто нам не встретился. Это тоже, я знал, обычная тюремная практика.