Мой отец Соломон Михоэлс
Шрифт:
Однако приглашения отец так и не получил. Кто надо за него ответил, что Михоэлс, к сожалению, болен и приехать не может. Мы же узнали обо всем этом из личного письма Крэга к папе, по чистому недосмотру дошедшему до адресата, в котором Крэг сожалеет о его» болезни» и их несостоявшейся совместной работе.
Вместо того чтобы отпускать Михоэлса в Англию, было решено сделать маленький киномонтаж — отрывок изгнания Кента, проход пленного короля с Корделией и сцена смерти.
Сравнительно недавно был отснят документальный фильм» Шекспир на советской сцене», в который включили и фрагменты из Лира. Режиссер фильма подарил мне коротенькую киноленту, и мне удалось провезти ее, как и письмо Гордона Крэга с собой в Израиль. Увы, эти
АСЯ ПОТОЦКАЯ
В разгар работы над» Лиром», летом 1934 года театр поехал на гастроли в Ленинград. Однако репетиции Лира продолжались с той же интенсивностью, что и в Москве.
Однажды после спектакля отец зашел поужинать в ресторан Европейской гостиницы и случайно встретил там своего старого приятеля Михаила Левидова, писателя, историка, критика, автора нашумевшей монографии о Свифте.
Левидов был человек острого желчного ума, вечный оппозиционер, принимавший в штыки эпоху, современников, весь мир. Вследствие полемичности левидовского характера, собеседник, вступивший с ним в самый невинный разговор, незаметно для самого себя оказывался втянутым в самый отчаянный спор. Другими словами, такого человека как Левидов невозможно было не арестовать.
В первые дни войны, летом 1941 года население Советского Союза получило неожиданный приказ сдать свои радиоприемники в ближайшее почтовое отделение. Как видно, Сталин боялся, что народ может узнать правду об истинном положении на фронтах. За отклонение от приказа полагался, как водится, арест.
Приемника у Левидова не было, говорил же он так много» рискованных» вещей, что арестовали, в конце концов, его самого. Кто-то помнится сострил: «Левидова вернут вместе с приемниками». Однако его не вернули. В 1958 году его дочь Майя Левидова, та самая, что была приятельницей Фалька и помогала ему прятать папин портрет, получила посмертную справку о реабилитации отца. В графе — причина смерти — прочерк. Один из его сокамерников, вышедший в 1956 году, нашел Майю и рассказал ей, что Левидов умер от голода в 1942 году во Владимирской тюрьме, хотя и был первоначально приговорен к» вышке» — высшей мере наказания, то есть расстрелу. Но во время войны, видно, рентабельнее было уморить голодом, чем потратить лишнюю пулю.
А в 1934 году он частенько наезжал в Ленинград, где тогда проживала некая Анастасия Павловна Потоцкая, дочь Варвары Васильевны Воейковой — Потоцкой, основательницы известной прогрессивной гимназии, которую закончили, кстати, сестры Марина и Анастасия Цветаевы и знаменитая Галя Дьяконова, будущая жена Сальвадора Дали.
Ася была некрасива, но в ее прозрачных зеленых глазах таилась какая-то такая загадочная и насмешливая прелесть, что невозможно было оторваться от ее живого подвижного лица. Пользовалась Ася безумным успехом, и своим чарующим женским умом, которым отнюдь не по женски владела, она кружила головы многим достойным мужьям.
С ней-то и находился Михаил Левидов, когда отец поздней ночью зашел в ресторан Европейской гостиницы. Несмотря на то, что роман с Левидовым был в самом разгаре, Ася с первой же минуты, как она потом рассказывала, была покорена обаянием и незаурядностью Михоэлса, и немедленно направила на него свои чары. Однако прошло больше года, прежде чем ей удалось завоевать его — слишком свежи еще были раны от недавних потерь.
Молодая, на семнадцать лет моложе отца, капризная, требовательная, избалованная вниманием и поклонением интереснейших людей своего круга, Ася действительно» без памяти», по ее выражению, влюбилась в Михоэлса, но завоевывала его умно и тактично.
В 1935 году мы переехали со Станкевича на Тверской бульвар, поблизости от Малой Бронной, где в одном доме получили трехкомнатную квартиру на третьем этаже и большую комнату в общей квартире на первом. Нам точно на роду
Практически же, дело заключалось в том, что четырехкомнатных отдельных квартир поблизости от театра не было, а удаляться от Малой Бронной на расстояние большее чем пять минут, папа категорически отказывался.
До Асиного переезда он жил вместе с нами, а в конце 1936 года поселился с Асей внизу, в огромной комнате с высокими потолками, тяжелыми шторами и книжными полками. Комнату эту мы уважительно, с папиной легкой руки, прозвали» кабинет».
Ася, как большинство женщин ее поколения и круга, хозяйством не занималась. «Дом» по — прежнему оставался наверху, а в» кабинете» принимались новые знакомые — Асины друзья — ученые. Ася была талантливым биологом и блестяще начала свою научную карьеру. Мои воспоминания приобрели бы некоторую скандальность, если бы я позволила себе коснуться причин, помешавших Асе в дальнейшем стать настоящим ученым.
Физик Петр Капица, хирург Александр Вишневский, биолог Лина Штерн стали частыми посетителями» кабинета». Отец, при всем своем артистизме, человек абсолютно научного склада ума — он и к роли подходил» научно» — сразу занял особое место среди этих людей. У него вообще всегда было огромное любопытство ко всем наукам, связанным так или иначе с человеческой природой — будь то психология, биология или медицина. В застольных беседах со своими новыми друзьями он буквально поражал их своим ясным умом, своим пониманием и проникновением в самую суть фактически незнакомых ему вопросов. На тех самых высоченных полках и стеллажах, которые так удобно располагались в углублениях и нишах» кабинета», стали расти новые ряды книг по вопросам науки — физики, биологии, медицины. Книг было такое количество, что постепенно они стали буквально вытеснять хозяев дома, и с Асиной легкой руки» кабинет» приобрел еще одно прозвище — «книгоплощадь». Конечно, прочесть всего отец не успевал и не мог, но как почти всякий талантливый человек, он был талантлив не только в своей области, и с легкостью схватывал суть прочитанного им сложного научного труда.
Все дальнейшие годы Михоэлса связывала крепкая дружба и с Капицей и с Вишневским. Как-то Вишневский пригласил отца поприсутствовать на двух операциях. «Я, Соломон, твою работу видел, а ты мою — нет». Отец мнительный, как большинство актеров, нервничал и смущался, но согласился — взял верх постоянный жгучий интерес ко всему, что талантливо и незнакомо.
Отец мужественно выдержал обе операции до конца.
Работа Вишневского потрясла его — у него на операциях почти не было видно крови, больной под местным наркозом спокойно беседовал с хирургом, Вишневский терпеливо объяснял больному все этапы операции. Отец, прислушиваясь к их тихому разговору, попеременно ощущал себя то хирургом, то больным. Я могу только лишний раз пожалеть, что не вела дневники, и поэтому не могу привести здесь многочисленные папины рассказы то от имени врача, то от лица больного на операционном столе. Впечатлениями об увиденном отец делился и с актерами каждый раз неожиданно и по — новому переосмысливая это событие.
Нам же, вернувшись с операций, он принялся клясться, чуть ли не крестясь, что» У Вишневского-то пальцы, ей — Богу, видят!»
СКРОМНОСТЬ
Думая о папиной актерской судьбе, об успехе Лира (не только Лира, но именно Лир дал Михоэлсу возможность выйти за узкие рамки советской популярности и он был оценен в мировом масштабе), — я неоднократно возвращаюсь к мысли, что актерское искусство» смертно», и поэтому признание имеет для актера такое огромное значение. У Михоэлса же грандиозный успех Лира, грандиозный даже для такого признанного актера, каким он уже тогда был, вызывал лишь скептическое» чем выше взберешься, тем больнее падать…»