Мой парень - псих
Шрифт:
— Я и правда не хотел его бить, — соглашаюсь я.
— Однако все-таки ударил.
Опускаю глаза на свои руки. Пальцы дрожат.
— Какие варианты у тебя были? — спрашивает он.
— Варианты?
— Что еще ты мог сделать, не прибегая к силе?
— Просто не было времени подумать. Он толкнул меня и брата сшиб с ног…
— А что, если бы на его месте был Кенни Джи?
Закрываю глаза, принимаюсь тихонько гудеть, мысленно считаю до десяти, очищая разум.
— Гудишь? Правильно. Почему бы не делать то же самое, когда понимаешь, что готов кого-то ударить? Где ты научился
Я немного зол на Клиффа за упоминание Кенни Джи: по-моему, это просто подло с его стороны, тем более что он в курсе: мистер Джи — мой самый заклятый враг. Однако напоминаю себе, что Клифф не ругал меня, когда я выложил всю правду; за это я должен быть ему благодарен.
— Всякий раз, когда я обижал Никки, она вот так гудела. Научилась на занятиях йогой. И всякий раз это меня заставало врасплох и ужасно сбивало с толку: странно же сидеть рядом с человеком, который гудит на одной ноте с закрытыми глазами. А Никки могла гудеть очень долго. Я чувствовал огромное облегчение, когда она наконец замолкала, и даже внимательнее относился к ее жалобам, и вообще становился более чутким — я только недавно понял, как это важно.
— И поэтому ты гудишь всякий раз, когда кто-то упоминает Кенни…
Закрываю глаза, принимаюсь тихонько гудеть и мысленно считаю до десяти, очищая разум.
Клифф дожидается, пока я умолкну, а потом продолжает:
— Это позволяет тебе весьма своеобразно выразить свое неудовольствие, обезоруживая окружающих. Очень интересная тактика. Почему бы не применить ее к другим сферам твоей жизни? Что, если бы ты закрыл глаза и начал гудеть, когда тебя толкнул фанат «Джайентс»?
Такое мне даже в голову не приходило.
— Как думаешь, продолжал бы он тебя задирать, если бы ты закрыл глаза и принялся гудеть?
Наверное, нет, думаю я. Здоровяк, скорее всего, решил бы, что я ненормальный, — именно так я подумал о Никки, когда она испробовала на мне этот прием в первый раз.
Прочитав по лицу мои мысли, Клифф улыбается и кивает.
Мы немного обсуждаем Тиффани. Клифф считает, что Тиффани, похоже, влюблена в меня и, вероятно, ревнует к Никки, хотя, по-моему, это полная ерунда, ведь Тиффани даже не разговаривает со мной и всегда держится очень холодно. К тому же она такая красивая — в отличие от меня.
— Да она просто тронутая, — говорю.
— Разве они не все такие? — парирует Клифф, и мы смеемся, потому что в женщинах иногда и впрямь нелегко разобраться.
— А что скажете про мой сон? Тот, что с Никки в футболке «Джайентс»? Что он, по-вашему, означает?
— А ты сам как бы его истолковал? — вопросом на вопрос отвечает Клифф, я пожимаю плечами, и он меняет тему.
Клифф соглашается, что роман Сильвии Плат наводит тоску, и рассказывает, что его дочь как раз недавно домучила «Под стеклянным колпаком» в рамках курса американской литературы, который она выбрала в своей школе.
— И вы не пожаловались директору? — спрашиваю я.
— На что?
— На то, что вашу дочь заставляют читать такие депрессивные книжки.
— Конечно нет. С чего вдруг?
— Но ведь этот роман учит детей смотреть на мир пессимистически. Никакой надежды в конце, никаких тебе серебряных ободков. Подростков
— Жизнь — штука сложная, Пэт, и полезно рассказывать детям, как тяжело приходится некоторым.
— Зачем?
— Чтобы они имели сострадание к другим. Чтобы понимали: все люди разные, одним живется легче, другим труднее. В зависимости от того, какие химические реакции бурлят в твоем мозгу, опыт, получаемый на жизненном пути, может разительно отличаться.
Такое объяснение не приходило мне в голову — что чтение книг, подобных роману Сильвии Плат, дает другим возможность лучше осознать, каково это — быть Эстер Гринвуд. И становится ясно, что я очень сопереживаю Эстер. Если бы мы были знакомы, я бы непременно попытался помочь ей просто потому, что достаточно хорошо знаком с ее мыслями и способен понять, что она не просто помешанная — она страдает от жестокости мира, да еще и в депрессии пребывает из-за того, что у нее в мозгу происходят какие-то неуправляемые химические реакции.
— Так вы не сердитесь на меня? — спрашиваю я, видя, что Клифф смотрит на часы: значит, сеанс подошел к концу.
— Нет. Вовсе нет.
— Правда? — допытываюсь, ведь Клифф наверняка запишет все мои недавние промахи в отдельную карточку, как только я уйду.
Он небось считает, что не смог быть хорошим психотерапевтом для меня — во всяком случае, на этой неделе.
Клифф встает, улыбается мне и бросает взгляд в окно, на воробья, купающегося в каменной чаше.
— Прежде чем ты уйдешь, Пэт, я хочу сказать кое-что очень важное. Это вопрос жизни и смерти. Ты слушаешь? Я хочу, чтобы ты как следует запомнил. Хорошо?
Мне становится тревожно — такой серьезный у Клиффа голос, — но я сглатываю и киваю:
— Хорошо.
Клифф поворачивается.
Смотрит на меня.
Вид у него суровый, и целую секунду я ужасно нервничаю.
И тут Клифф вскидывает руки в воздух и кричит:
— А-а-а-а-а!
Я смеюсь — как удачно он меня разыграл — и тотчас же встаю, вскидываю руки и кричу:
— А-а-а-а-а!
— И! Г! Л! З! Иглз! — вопим мы в унисон, взмахивая руками и ногами, чтобы изобразить каждую букву.
Должен признаться, как бы глупо это ни звучало, от скандирования вместе с Клиффом мне становится намного лучше. И, судя по улыбке на маленьком темном лице, он это понимает.
Стоит так шатко, точно опрокинется при первом же дуновении горячего воздуха, когда включат отопление
Я тренируюсь в подвале, и вдруг сверху доносится голос папы:
— Вот сюда, на этот столик.
Три пары ног пересекают гостиную, а затем слышится звук, как будто ставят что-то тяжелое. Минут через пятнадцать сверху доносятся звуки университетского футбольного матча: играют джазовые оркестры, грохочут барабаны, болельщики хором распевают командные гимны, — и я понимаю, что папа купил новый телевизор для гостиной. Шаги грузчиков стихают за входной дверью, а папа делает звук громче, так что я слышу каждое слово комментатора, хотя нахожусь в подвале, а дверь закрыта. Я не слежу за университетским футболом, поэтому имена игроков или названия команд мне незнакомы.