Мой пес Полкан
Шрифт:
– Погодите, – сказал Эдик. – Никуда не отходить.
Он побежал назад, а мы со Светкой смотрели внутрь. В питомнике рядами стояли вольеры, там сидели собаки. Много собак, может, сто. Мне, нормальному человеку, даже трудно вообразить, что столько собак можно собрать в одно место. Некоторые собаки лаяли, но нехотя, спросонок. Нас они не чуяли – мы тоже не дураки, подходили с подветренной стороны.
– А где сторожа? – спросил я.
– Наверное, у ворот. Много сторожей не надо, – сказала Светка. – Зачем? Они же сами себе сторожа. Ты только влезь, сразу начнут
– А как же мы тогда возьмем их?
– Вот это ваша с Эдиком забота, – сказала Светка.
– Мое дело – отпереть. А ты, Игореша, их уговаривай.
– Ладно, – согласился. Не люблю, когда меня Игорешей зовут. Как маленького. Теперь меня надо Егором звать. Она знает, но дразнится.
И еще мне было неприятно вспоминать ее слова про то, как ее… ну, заваливали! Она стояла передо мной, такая худенькая, грива черных кудрей, как туча, глаза даже в темноте блестят. Мне ее и жалко, и хочется сделать с ней так же, как другие. А она сказала:
– Все же они такие изверги, что страшно подумать.
Я кивнул. Не стал отвечать. Когда ясно, что изверги, зачем говорить. Может быть, у меня есть недостатки, и у Александра Митрофановича, и у Эдика – у всех есть недостатки. Бывают люди получше и похуже. Но выращивать собак специально, чтобы потом их жрать, – это только столичники могут. Иногда подумаешь, что они этих созданий, которых мы называем друзьями человека – друзьями, поняли? – они их режут, убивают и жрут, жарят, понимаете, на постном масле? Да я за это готов их голыми руками растерзать! Я на все пойду, чтобы собак спасти!
Какая-то собака завыла. Я подумал, что собаки тоже умеют предчувствовать смерть. Может, эта собака почувствовала, как ее завтра поведут на убой. У меня даже слезы навернулись на глаза.
Послышался шум. Я обернулся. Возвращался Эдик. Он тащил здоровую дрыну – видно, давно углядел. Молодец Эдик, из него вырастет настоящий организатор. Вождь людей. Может быть, он поведет нас к светлому будущему. Ведь должно же оно наступить!
Эдик приставил дрыну к столбу изгороди, получилось надежно. Затем быстро, он мастер, взобрался наверх, стараясь не касаться верхней проволоки, ведь по ней может быть пропущен ток.
Там, наверху, он замер на минуту, вертя головой, соображая, как лучше спрыгнуть и как вести себя дальше. Мы смотрели, замерев. Даже собаки перестали брехать, смолкли, смотрели на него и ждали. Эдик балансировал наверху, над нашими головами, дрына скрипела. Наконец он оттолкнулся и прыгнул. Я поймал дрыну, которая пошла в сторону, и удержал ее. Потом полезла Светка, а я полез последним, и мне было труднее всех, потому что меня никто уже не мог страховать. Но ничего, обошлось. Если ток и был пропущен по проволоке, мы об этом так и не узнали.
Потом мы пошли к вольерам.
Мы близко подходить не стали, улеглись на холодную землю, чтобы не пугать собак, а то разлаются – не успокоишь. Но собаки все равно сильно лаяли, и сторож пошел к вольерам, чтобы посмотреть. Он бы нас обязательно увидел, но, когда его фигура уже показалась в конце прохода между вольерами, Светка прошептала:
– Назад!
Оказывается,
Сторож прошел совсем близко. Он был стариком, он хромал – дурачье столичники, что такого сторожа поставили на такой важный объект. Я поглядел на Эдика и понял, что он думает так же, как я. Может быть, наша задача облегчается. И мы спокойно выберемся обратно. Сторож ушел, а собаки еще немного полаяли, а потом привыкли и замолчали.
– Егор, – сказал Эдик, – твоя очередь. Иди смотри, кого с собой возьмем.
Меня животные любят, я, наверное, стану главным ветеринаром. Как будто я знаю их язык. Я знаю, что не только собака или кошка, даже курица имеет свой характер, бывают даже умные тараканы и глупые пауки. Все животные как люди. И у них иногда даже могут быть идеалы, но идеалы, я вам скажу, рабские – идеалы преданности, идеалы послушания. Но не бывает идеалов сознательной инициативы.
Светка и Эдик сидели в пустой вольере, а я пошел вдоль вольер, посвистывая и приглядываясь в темноте к собакам. Мне достаточно было света луны, чтобы увидеть их физиономии, заглянуть в глаза и наладить с ними хорошие отношения. А то и наоборот – почувствовать неприязнь, вражду, стервозность.
Голубчики и голубушки, мысленно говорил я, лишь шевелил губами. Вы даже не знаете, от какой жуткой участи я вас сейчас спасу, рискуя собственной жизнью. Вы хотели бы попасть в котел, а то и на сковородку? Вы знаете, как ножик мясника врезается в собачье горло? Вот и не узнаете теперь. Правда, всех вас нам с собой не унести за границу. Но зато мы всех освободим – и бегите, куда хотите! Вы сможете теперь жить в лесу, а то и перейти в другую страну. Да здравствуют свободные собаки всей Земли!
Я прошел вдоль всех вольер. В конце посмотрел на ворота. У ворот сидел, сгорбившись, сторож – как нам повезло, что он инвалид. Он сидел у костра, костер был маленький и, видно, совсем не грел. Я вернулся к ребятам.
– Все в порядке, – сказал я. – Давай поводки и ошейники.
Поводки и ошейники были веревочными, самодельными, но и такие годились. Я решил взять с собой только тех псов, которые были мне симпатичны и показали мне свою симпатию. Эти псы пойдут с нами через границу. А обыкновенные, глупые или неприятные, пускай гуляют, как хотят. По крайней мире, не кончат жизнь на сковородке.
Мы шли вдоль вольер. Светка быстро открывала двери, я заходил внутрь и говорил псу хорошие слова. Псы подходили ко мне и давали закрепить ошейник – какие умные животные! Как я их уважаю!
Мы взяли четырех псов. Одного, самого большого и умного, я его назвал Полканом, и еще одну белую поджарую хитрую сучку. Дамочку поведу я. Светка и Эдик поведут по одной собаке.
Тех, кого берем с собой, в наше счастливое царство, мы вывели из вольер. Потом, по команде Эдика, Светка быстро пошла вдоль вольер, открывая дверцы. Собаки как будто ждали этого момента, выскакивали из клеток и бегали по территории. Но почти не лаяли, понимали, что нельзя привлекать к себе внимание.