Мой Петербург
Шрифт:
Гигантские каменные лабиринты со множеством внутренних дворов, со всеми тупиками и переходами столетиями складываются в городе, который как будто стремится преодолеть простоту ландшафта. Это наводит на мысль, что подобной организацией пространства город противостоял убогости и бедности природного пейзажа. Контраст одного и другого придавал столице величие и значительность. Как узлы и огрехи на обратной стороне городской ткани, множились тупики и ловушки. С течением времени они начинали жить собственной жизнью, независимой, непредсказуемой. И влияние оказывали на жизнь горожан не меньшее, чем великолепные панорамы и ансамбли.
В самом центре Петербурга расположено здание, ставшее классическим образцом петербургского лабиринта. Это Михайловский (Инженерный) замок. Он был выстроен архитектором Бренной для
Скитальцев петербургских лабиринтов одним из первых увидел Ф. М. Достоевский. Кто бы они ни были, их, блуждающих по улицам столицы, объединяет «бесцельность» прогулок. Их манит таинственная суета Петербурга, в которой пульсирует подлинное бытие и, может быть, есть выход из тупика одиночества. Так, Раскольникова мы редко застаём в его каморке, похожей на шкаф или на сундук. «Это была крошечная клетушка, шагов в шесть длиной, имевшая самый жалкий вид со своими жёлтенькими, пыльными и всюду отставшими от стены обоями, и до того низкая, что чуть-чуть высокому человеку становилось в ней жутко, и все казалось, что вот-вот стукнешься головой о потолок».
Вглядитесь внимательнее в образ скитальца из романа Достоевского, он вам кого-нибудь напомнит: «Вы выходите из дому — ещё держите голову прямо. С двадцати шагов вы уже ее опускаете, руки складываете назад. Вы смотрите и, очевидно, ни перед собой, ни по бокам уже ничего не видите. Наконец, начинаете шевелить губами и разговаривать сами с собой…» Лабиринт исподволь формирует тупиковое сознание.
Лабиринт кончается тупиком, Априорно знаючи о таком, Тем не менее, хочется в амбразуре Увидеть золото на лазури, А ниже (речь веду об окне) Валы малахитовые, а не Помойку, где пищевые отбросы Клюют вороны, а не альбатросы.Это — не XIX век, это стихи нашего современника, петербуржца. Оказывается, петербургские тупики очень жизнеспособны и многообразны. Не столько тупики улиц, переулков и дворов, как тупики судеб и нравственные тупики. Из этого многообразия самыми опасными всегда были тупики идей, всё равно — научные или социальные, потому что цена эксперимента может оказаться слишком дорогой. Все эти формы тупиков Петербурга множатся, вырастают один из другого.
Вот лестница петербургского доходного дома… Как часто она становится отрезком лабиринта, ведущего в тупик. Прежде всего, её верхняя площадка. На чердак вели только чёрные лестницы. Парадная лестница заканчивалась площадкой. Это и есть тупик, обрыв, особенно если за вами погоня.
А как реально подступает чувство тупика, когда поднимаешься по знакомой лестнице, находишь дверь, номер, звонок… но тебе не открывают и говорят из-за двери, что тех, кого ты ищешь, здесь нет, уехали, и где они — неизвестно.
Лестница может привести в тупик даже и в том случае, если дверь и откроется. Об этом писал в своих воспоминаниях поэт Георгий Иванов. В двадцатые годы «бывшие жители бывшего Петербурга», как кто-то назвал граждан Северной Коммуны, стали потихоньку приспосабливаться к условиям новой жизни. Любая частная деятельность была запрещена, но несмотря на все стеснения и запреты, в городе появились тайные папиросные и тайные книжные лавки, конспиративные парикмахерские и столовые. Автор воспоминаний приходил обедать в одну из таких столовых
«Я завернул на Николаевскую и поднялся на второй этаж… Сколько раз безо всякой опаски я всходил по этой лестнице и дёргал за нос какого-то бронзового сфинкса у дверей Полины. Дёргал уверенно и самонадеянно, зная, что дверь сейчас же откроется, приятно пахнёт теплом и кухней, и плутоватая, заплывшая жиром физиономия Полины улыбнётся сквозь стеклянное окошечко в стене.
И на этот раз я взбежал по лестнице так же быстро, как и всегда, и так же занёс руку, чтобы дёрнуть за нос бронзового сфинкса. Занёс, но не дёрнул. Рука моя, неожиданно для меня самого, точно одеревенела в воздухе. Приятное настроение, с которым я шёл обедать, вдруг улетучилось, легкость, с которой я взбежал по лестнице, — пропала. Чувство гнёта, тяжести, беспокойства распространялось от этой аккуратно полированной двери. Ещё секунда, и я, круто повернувшись, сбежал бы вниз, махнув рукой на завтрак. Я не позвонил и не постучал. Под ногами был, хотя и облезлый, но всё же ковёр, так что шаги мои вряд ли были слышны в квартире. Явления такого рода, должно быть, имеют научное название и объяснение. Мозговой телеграф? Телепатия? Я не знаю. Я почувствовал нечто за дверьми гостеприимной Полины. Это „нечто“ в свою очередь почувствовало меня. Дверь распахнулась. Солдат в чекистской форме оглядел меня с ног до головы почти дружелюбно и посторонился.
— Заходите, заходите, гражданин, — сказал он мягко. Есть приглашения, от которых не отказываются».
Символ лестницы, ведущей в тупик, присутствует в романе Достоевского «Преступление и наказание». Сколько раз поднимался по лестнице своего дома Раскольников, преодолевая на самом верху последние тринадцать ступенек. — Эта крутая лестница, словно путь на Голгофу-. Отупляющее однообразие дней-ступеней. По лестнице он идёт к двери процентщицы и самые страшные мгновения переживает у порога убитой им старухи.
А вот всё та же петербургская лестница в преломлении чувств нашего современника, когда тупиком становится дверь собственного дома:
Коснувшись дерева, пошел в своё гнездо. Лифт не работал. Лестничное эхо, Столь благодарное за всякий звук простой, За невзначай подаренное слово, Трудилось кропотливо над шагами, Столь поздними. По клеткам этажей Летали голуби. Их крыльев я не слышал, И, впрочем, свет зажёгся не везде. А впрочем — был бы свет в моём гнезде, — Он за окном рассеивает мрак Недалеко, но виден издалёка… Взойдя на свой этаж, я видел, как Сгустилась тьма в расщелине пролёта. Я закурил под дверью. Тишина Была прозрачна: голоса за дверью, Мешаясь с голосами за окном, Перекликались — внутренний и внешний. И фон струился музыки небрежной (Должно быть, радио). Потом все эти звуки Угасли постепенно, чувства все, Обследовав «материю», вернулись С единым ощущеньем: пустоты. И было слышно, как из-за черты Охвата чувств вздохнула нимфа Эхо.Несмотря на романтическое запустение среди старых деревьев, петербургские кладбища в каком-то смысле тоже являются тупиками. Особенно некрополь Александро-Невской лавры, где могилы и надгробные памятники стеснены, толкутся на крошечном участке земли, едва не упираясь в каменную ограду.
Вот здесь кончалось всё: обеды у Донона, Интриги и чины, балет, текущий счёт… На ветхом цоколе — дворянская корона И ржавый ангелок сухие слёзы льёт.