Мой Петербург
Шрифт:
Увы, жизнь в домах Петербурга уже давно отлилась в другие формы. Прибавилось комнат и стен. Больно смотреть, как рука или даже лицо амура на потолке перерезаны перегородками. Я помню громадный коридор дедушкиной коммунальной квартиры на канале Грибоедова, где дети устраивали катания на конторских счетах. А в бывшей хозяйской ванной на улице Белинского дети смотрели диафильмы. О этот волшебный миг, когда одна картинка сменяет другую! И ты замираешь от ожидания и что-то уже предчувствуешь. И темнота сближает тебя с волшебством, а голос читающего звучит откуда-то издалека. Как будто в другом мире остается вся квартира, бой часов, голоса на кухне. И вместе с тем, всё это происходит в одном измерении. Имя
Остаётся только удивляться, как долго в домах сохраняется присутствие тех, кто жил в них прежде. Дверные ручки, отполированные множеством прикосновений, газеты под обоями, иногда даже из прошлого века. А печи или камины? Сколько горожан согревалось их теплом, сколько маленьких петербуржцев прислушивалось к потрескиванию дров, к завыванию ветра в дымоходах! Потом, к сожалению, от печей и каминов стали избавляться. Это один из конфликтов города со своими горожанами. Пришлось дорого заплатить за прозрение. Не только потрясения войны, революции, голода приводили к невосполнимым утратам, но и такая печальная потеря понимания между городом и его жителями.
Но до сих пор в Петербурге сохраняются дома, где старые буфеты и книжные шкафы столетиями не сдвигались с одного места. Иной раз в белую ночь случайно можно увидеть через окно люстру, висящую низко над круглым столом посреди большой комнаты, наверное, гостиной. И тогда понимаешь, что эта люстра и стол там находятся так давно, что если их убрать, то даже прохожие на улице растеряются и станут спрашивать, что же изменилось.
Вот точно так однажды на улице Плеханова, ныне Каранской, я увидела через окно (штора была чуть-чуть отодвинута) комнату в полуподвальном этаже. За столом, освещённым лампой, сидел человек и читал книгу. И во всей обстановке, и в том, как человек сидел, и в лице его было что-то такое единственное, петербургское, существующее вне времени, что я до сих пор не понимаю, в окно ли я заглянула или в какое-то иное время — в довоенное или даже в прошлый век.
Каждый дом в Петербурге живет своей особенной жизнью. Где-то за стеной играют гаммы, неуверенная детская рука окунает пальцы в фортепианные клавиши. Хорошо, когда дом полнится детскими голосами. Для детей мир начинается в этих стенах. Для них это — модель мира, очень правдивая. Со всеми радостями и неурядицами, которые бывают в каждом доме. С именинными пирогами, с волшебством рождественской елки. Когда на ёлке горят настоящие свечи, она оживает. Таинственная, прекрасная, она живёт яркой жизнью тот недолгий срок, что отмерен ей праздником.
Так и в жизни петербургских домов есть дыхание, движение пламени. Оно то ярче разгорается, то сникает. Нынче антикварные лавки пополнились старинными вещами, посудой, даже мебелью. Это знак времени. Хотя дух петербургского дома существует не только в вещах. И даже вернее всего, не в вещах. Как-то раз мне пришлось побывать в одном доме, очень петербургском по первому впечатлению. Всё в нём было устроено безупречно. Старинные комнаты, двери, старинные вещи, посуда и петербургский пейзаж за окнами. Но что-то меня насторожило, показалось ненастоящим. Будто это была декорация для кинофильма. И оказалось, что дом меня не обманул. Вещи были подобраны в комиссионных магазинах. Они были из другой жизни, из других судеб. И только пейзаж за окнами был настоящим. Я и теперь не могу объяснить, в чём там было несоответствие и что же такое — тайна дома. Ведь иногда случается оказаться в квартире в новом районе, среди типовых кварталов. Войдешь в комнату — кажется, ничего особенного: стол, кресло, книги, клетчатый плед, пепельница на столе… И вдруг почувствуешь себя в петербургском доме.
Коренные петербуржцы, ленинградцы, уезжая из старых коммунальных квартир в центре города, перевозили с собой в новые районы
Дух своего дома увозили с собой в эвакуацию, в эмиграцию петербуржцы. И там что-то передавалось их детям.
К нам в гости заходил учитель, приехавший из Перми. Он родился и вырос на Урале, но родители его, ленинградцы, были эвакуированы во время войны. И он узнавал. Узнавал стены, двери, медные шпингалеты на окнах эркера. Как знакомому, улыбнулся старенькому штопору с деревянной ручкой. Сказал, что дома есть такой же. И даже вышел на площадку чёрной лестницы.
Чёрная лестница — удивительное явление. Как лепка на потолке в виде танцующих грифонов, медальонов, узоров модерна, как механические звонки в дверях, ещё сохранившиеся кое-где в городе, чёрная лестница осталась от устройства жизни бывшего доходного дома. Когда-то по чёрной лестнице прямо в кухню дворник приносил дрова. На нашей кухне до сих пор остался след на полу от большой плиты, которая топилась дровами.
Парадная лестница — широкая, удобная, с узором чугунных ограждений, с просторными площадками перед дверьми. Черная — узкая, но прочная, надёжная. Она как запасной выход, когда парадная почему-либо может выдать. Чёрная лестница молчаливо хранит свои тайны. Кто-то уходил по ней, спасая свою жизнь, когда в дверь с другой стороны требовательно стучали. Кто-то покидал своего возлюбленного. Днём по ней поднимались старьёвщики.
Теперь она утратила своё первоначальное назначение. Иногда на ней живут бомжи. А парадная захламлена теперь так же. Жильцы дома беззастенчиво выносят по ней мусор и даже пользуются для этого лифтом. Что лестницы, если одна комната нам заменяет кабинет, гостиную, спальню и детскую!
Наш сосед, физик-ядерщик, на кухне по ночам пишет диссертацию. А я печатаю на пишущей машинке в кладовке — бывшей комнатке служанки. Но до сих пор у всех гостей — у взрослых и особенно у детей — черная лестница вызывает необычайное любопытство и будоражит воображение.
Дома Петербурга таинственным образом продолжают существовать. Иногда они живут только в памяти. И случается, какое-нибудь движение — музыка или свет от фонаря за окном — вдруг вызовет к жизни старый дом, и станут слышны его звуки, голоса. Когда в вечерние часы в петербургских домах освещаются окна, невольно спрашиваешь себя: что там?
Там смеются, плачут, ждут гостей. Там пишут письма, читают на ночь сказки, играют на фортепиано. И опять появляется странная уверенность, что всё там знакомо до мелочей, всё можно найти с закрытыми глазами, и вместе с тем боишься ошибиться. Но опять наступает удивительное мгновение, когда ты впервые поднимаешься по лестнице, отыскивая номер квартиры (а кажется, что Ты уже много раз здесь поднимался), звонишь в дверь (и сердце стучит сильнее от ожидания), и, когда дверь открывается, — дом принимает тебя. Боже мой, сколько раз ты уже бывал здесь, пил чай, рассматривал эти книги, картины и фотографии — и всё возвращается…
Звуки города
Жизнь в больших городах меняется стремительнее, чем в малых. И Петербург — не исключение. Как бы мы к тому ни относились, время постепенно совершает своё дело. И нас вместе с городом переносит из весны в лето, из года в год. Наступают белые ночи, потом ветер с залива гонит облака, облетают сады и скверы. И мы, обманутые привычной повторяемостью месяцев, лет, не сразу замечаем какие-то изменения. Потом вспоминаем о безвозвратно ушедшем. Смиряемся.